Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

Это была неприятная мысль, обвиняющая его в бездумности и жестокости, и надо было тут же доказать себе, что он серьезен и сердоболен…

Свет нащупал паутинки, ведущие к двум несчастным девицам.

Почему бы этим паутинкам тоже не превратиться в трубы — только ведущие не от него, а к нему. И как из него высосали злобу, так он высосет несчастье.

Тут его, однако, ждало разочарование. Быстро выяснилось, что если злоба представляет собой некую субстанцию, на которую можно воздействовать физически, то несчастье оказалось неуловимым. Похоже, оно складывалось из многих составляющих: то невозможности увидеть далекого и желанного, то — увидев его, наконец! — из невозможности поговорить, а все-таки поговорив, — из невозможности коснуться; и била несчастную нервная дрожь, и бросало в жар да в холод; и всякий раз, достигнув очередной ступени несчастья, жившего в девичьих душах, Свет обнаруживал новую, очередную ступень… Какая из них была фундаментом, он не знал, а чтобы вычистить все, не хватало сил. К тому же, он быстро начал подозревать, что вычистив все ступени несчастья, он попросту лишит вычищаемых жизни…

А потом он обнаружил еще одну паутинку-ниточку, она уходила во мрак, столь плотный и далекий, что Свет, коснувшись ее, испугался. Ему показалось, будто тот, к кому идет паутинка, только и ждет, чтобы явиться сюда и начать терзать Света. Как паук муху…

Наверное, поэтому Свет и потянулся к оному пауку — в конце концов, сколь можно бояться!

В спальне кашлянули.

Свет поднял голову:

— Кто здесь?

Ему не ответили, но паутина стала растворяться во мраке, а потом стал растворяться непонятно в чем и сам мрак. Словно чернила разводили молоком — по капле, по капле…

— Забава, это вы? Идите сюда…

Послышались легкие шаги. На кровать присели.

Мрак стремительно исчезал — молоко хлынуло в чернила струей.

Теплая ладонь коснулась его чела, и от прикосновения этого повеяло родным и близким, казалось бы, давно забытым, но вот воскресшим сейчас, словно и не было позади многих и многих лет.

— Мам-ма!!!

— Да, мой хороший…

— Мама. — Он отшатнулся к стене. — Как вы сюда попали? Ведь вы… — Слово «умерли» застряло в горле, и получился какой-то полухрип-полувсхлип.

Теплая ладонь нашла его ланиту. Мрак исчез окончательно и бесповоротно.

Она сидела с краю, такая знакомая и такая молодая. Совсем не та старуха, что он видел на похоронах… Сиренево-черное платье, но не то, что носила Снежана, а давно забытое, мягкое, домашнее, прикосновение к которому родило ощущения уюта и защищенности. И никаких косичек-хвостиков…

— Как я могла сюда не попасть, мой хороший? Ведь моему сыну плохо!

Знакомая ладонь легла на затылок. Лицо Света ткнулось в теплое и мягкое. И слезы брызнули из глаз. Нет, ничто не было забыто…

— Да, мама, мне плохо… мне ужасно… мне невыносимо…

Слова рвались из души, но рыдания не пускали их.

Она отпустила его голову:

— Поплачьте, сыне, поплачьте. Слезы смывают не только грязь…

И он плакал.

А когда выплакался, она мягко проговорила:

— Что случилось, сыне? Почему вы позвали меня?

— Но я не… — Свет оборвал себя. Раз она говорит — позвал, значит так и есть. — Я не ведаю, мама… Происходит что-то странное. Кажись, я начинаю сомневаться в том, чему меня учили. Кажись, волшебство совсем не такое, каким я себе его представлял. Или я навоображал себе невесть чего, или против меня действуют силы, которые сродни богам.

— Боги милосердны, сыне. Даже когда они допускают жестокость, ими движет допрежь всего милосердие.

Он был не согласен с нею, но резко возражать не стал. Странно, однако мысль о милосердии богов слегка согрела душу.

— Хорошо, — мягко сказал он. — Но буде против меня действуют не боги, а люди, то силы свои они все равно получили от богов. А если взять Перуна…

— Перун тоже милосерден, сыне. К тем, кто погиб на войне…

— От такого милосердия мне ни жарко ни холодно… Впрочем, о чем это я?

Теплая ладонь вновь коснулась его ланиты, утерла слезы.

— Сыне, сыне… Мне кажется, вы обманываете себя. По-моему, сейчас вас волнуют вовсе не волшебство и боги, а нечто совсем другое. Очень важное. Вы же пытаетесь уйти от него, и заняться более легкими вопросами…

— Но разве может быть что-то важнее дела, которому посвятил всю жизнь?

— Может! Человек, которому собираешься посвятить всю жизнь!

— Мама! Я не намерен этого делать… Как можно посвятить жизнь человеку? Я волшебник и не собираюсь рисковать своим Талантом. Один раз у меня это прошло… Но похоже только потому, что я воспринимаю любовь с женщиной как физические упражнения. Иначе Семаргл давно лишил бы меня Таланта!

Она улыбнулась:

— Талант и существует для того, чтобы им рисковать… Знаете, сыне, по-моему, вы слишком легко жили все эти годы. Все ваши проблемы касались вас одного. Или вас и таких, как вы… Но есть в мире и другие люди. Те, кто не только ненавидит, но допрежь всего любит. Те, кто не столь уверен в себе, сколь вы. Те, кто присно вынужден жить рядом со страхом, зато находит в себе силы победить оный страх.

— Но… — сказал Свет. И замолк.

Она говорила странные вещи, о которых он ввек не задумывался, но получалось, что она попадала в самую точку. Именно так он и жил — без любви, но с ненавистью; с уверенностью, но без нерешительности, без страха… Но и без смелости, ибо все познается в сравнении. Ибо не зря боги все в подлунной поделили пополам и всему дали пару. Мраку — свет, силе — слабость, глупости — ум… А мужчине — женщину. Или женщине — мужчину, кому как нравится…

И сами боги поделены на пары. Дажьбог с Мокошью, Марена с Велесом, Ярило с Костромой, Хорс с Купалой. Красавица Додола — с громилой Перуном — что может быть нелепее такой пары? И тем не менее она существует.

Лишь Семаргл оказался один-одинешенек. Впрочем, Сварог — тоже без пары, но это лишь исключение, подтверждающее правило. Породителю не нужна пара — иначе он будет всего лишь одним из двух родителей, отцом, который без матери — совершеннейшее ничто… А вот Семаргл — это уже перевесок, это уже из ряда вон выходящее, то, чего попросту не может быть!

Последняя мысль ужаснула Света. Знали бы о ней Кудесник и Великий Волхв… Хватайте еретика, братие! На дыбу его, братие, на кол! Помнит кто-нибудь, как сажают на кол? Нет?.. Ну ладно, летописцы отыщут…

Но ведь даже в волшебной науке — есть парные заклятья. И Дневному волшебству сопутствует Ночное… Так почему же в среде колдунов этот фундаментальный закон, закон парности, нарушается? Почему в Колдовской дружине много волшебников и мало волшебниц? Ведь среди детей начатки Таланта встречаются примерно поровну — и у девочек, и у мальчиков. Но из тысячи девочек девятьсот девяносто девять волшебству предпочитают материнство. Не случайно ведь влияние додолок столь велико!.. Что это — грубое нарушение законов природы? Или просто законы ее несколько иные, чем нам кажется?..