Жанна Пояркова - Дети Лезвия

Грациозные движения танцовщиц, искусные гравюры и красивые балдахины. Обещание наслаждения. Слившиеся мужские и женские тела. Бесконечные галереи удовольствий. Вкус порока и вина. Я поймала взгляд Селин и потянулась, опустив ресницы. Моя власть над братьями сердила ее, но тут чары были бессильны.

Можно сопротивляться, но совсем не поддаться Чарующим невозможно. Они всегда получают свое — пусть небольшую, но слабость. Тело реагирует быстрее, чем в этом отдает отчет мозг, и взамен холоду приходит жар. Все смешивалось и скручивалось в непрерывную цветную ленту, пахнущую дурманом и потом. Ошалелые глаза людей-рабов, прикованных к хозяйке длинными цепочками. Игривая хрипота голосов.

— Риан отвела твоего человека посмотреть на коллекцию Кайриса, — сообщила Селин, присев рядом. — Ты зря так недоверчива, Ра.

— Меня не надо развлекать, — махнула рукой я. — Я сижу здесь только потому, что таков обычай.

Она вышла в середину зала, заполненного полуголыми жаждущими телами, и щелкнула пальцами. Наступила тишина, а потом светловолосый юноша, который терся щекой о трон Трэмора, поднес к губам свирель и взял несколько робких нот. Дудка выглядела непристойно. Селин подняла руки — и колдовские огоньки стали тусклыми, слабыми, податливыми, как и рабы рядом. Она слабо светилась посреди темноты, и сияние обрисовывало силуэт девушки, позволяя темноте обнимать чуть влажное от пота тело. Рядом со мной забренчал на лютне менестрель, и я свернула ему шею. Стук от его падения стал сигналом к началу танца.

— Ра… — сказала она, делая первый шаг босой ногой, а кто-то из рабов ударил в барабан.

Серое платье просвечивало насквозь, оно облепило ее, как паутина. Узкие бедра, словно у мальчика, плоский живот с маленьким углублением пупка, вызывающе торчащие груди, — все это слегка дрогнуло в ответ на удар. Мужеложец со свирелью извлек высокую ноту и, не переставая, удерживал ее. Откуда-то из угла все-таки донеслась ненавистная лютня, а барабан начал медленно отбивать ритм, в котором порхали ладони Селин. Они извивались словно змеи, а тени распускались на стене черными цветами. Ее тело медленно изгибалось, постепенно увеличивая темп, разноцветные колдовские огни врезались в нее, взрываясь маленькими вспышками, а платье плавилось и стекало липкой жижей, обнажая то, чему следовало бы быть скрытым. У меня против воли перехватило дыхание. Грудь Тарена стала горячей.

Трэмор поднялся с трона, оторвав от себя надоедливую рабыню, и скинул рубашку, оставаясь в одних штанах. Знак его мужественности отчетливо обозначался под тканью. Проклятый сопляк со свирелью продолжал терзать инструмент, доводя остальных до экстаза, а Селин все быстрее кружилась, избавляясь от одежды. Когда нота замолкла, многие с облегчением выдохнули, не в силах переносить такой ритм. Свет то появлялся, то исчезал, все рванули к танцующей девушке, пытаясь дотронуться до слабо мерцающего тела, а барабан начал громыхать в ломаном ритме. Танец был настолько жуток, что меня прошибло до пота. Она бросалась то туда, то сюда, словно подстреленная птица, пока Трэмор не оказался рядом, повторяя ее движения, как зеркало.

Рядом со мной лежало уже четыре трупа незадачливых менестрелей, слишком назойливых ранее, но теперь очень спокойных. Хотелось подняться — и броситься в круговорот дышащей массы полуголых тел, отдаваясь первобытной жажде слияния. Братья начали шевелиться, подавляя то же стремление, что пробуждалось и во мне.

— Может, ты хочешь лэра, Ра Кровавое Пламя? — крикнул Трэмор, целуя голые плечи танцующей Селин.

Ирония пришлась к месту — я хотела лэра. Очень хотела. Погружение в очищающую музыку мира, уход в мечту, которую, кажется, увидел Рик. Если он не сможет уйти, мне придется смотреть на эти оргии каждый день. Прежде чем я успела отказаться, глаза члена Совета Трех уже находились перед моими, а губы шептали:

— Мечтаешь убить меня, правда?

— Нет, — я приподнялась на локтях. — Честно говоря, я хочу поскорее убраться отсюда.

Трэмор поднял бровь и удалился. Круговорот искаженных лиц, звон и грохот… Меня раздражал наркотический дымок, кружащиеся куски туловищ, которые выхватывал взгляд, роскошное убранство залов и самое главное — эта мерзкая музыка… Певцы старались угодить хозяину, и их голоса дрожали, готовые разбиться. Мужеложец, обхвативший губами свирель, наконец заткнулся, его увлекла волна похабного танца. Кто-то просил об ударе, умолял, забывая про гордость. Я видела, как Селин целовала Трэмора, и их страсть распространялась вокруг, словно заразная болезнь.

Теплая кожа Тарена жгла щеку. Эйлос накинул капюшон:

— Человек обречен, Ра.

— Мы не можем уйти без него.

— Тогда тебе стоит превратиться в статую. И ждать его здесь вечно.

Чарующие играли, переходя от комедии к трагедии, — актеры, которые искренне верят в то, что показывают. Изможденные лица рабов светились счастьем. Они готовы были расковырять грудь дрожащими руками и бросить сердце под ноги Селин. Через некоторое время ко мне подошел Триэр, его лицо оставалось, как и прежде, спокойным. Он кинул взгляд на мертвых менестрелей. Мне казалось, что сейчас они воскреснут — и снова начнут играть непослушными пальцами.

— Время подходит к концу, — сказал он, начиная сминать лист вайна. — Скоро мы будем свободны от этой мишуры.

— Да, — кивнула я, хотя мне так не казалось. — Но я не вижу человека.

— Боюсь, что теперь ты его и не увидишь, Ра, — Триэр качнул головой. — Знаешь, мне кажется, что ты можешь продолжать путь без него. Твой долг заключается в том, чтобы спасать его в пределах Ущелья? Если он сам откажется от помощи, ты свободна, — темная худощавая фигура лучника была той колонной, о которую разбивались волны веселья. — Я думаю, что он обязательно это сделает. Они нашли именно то, что он искал. По крайней мере, его глаза говорили так.

Я обдумала слова и поднялась, делая знак братьям.

— Не хочу больше злоупотреблять гостеприимством Совета Трех.

— Куда же ты, Ра? — смеялся Трэмор. — Ты забыла у нас своего человечка.

Смех вылетел роем черных насекомых и ударился о мою спину. Часы отбивали время окончания церемонии встречи, шаги точно совпадали с боем. Двери захлопнулись, отсекая залитые светом и пороком залы, и я вдохнула воздух улиц Эр-ту-Ара, но он не принес облегчения. Все здесь прогнило, ни в одном чувстве не было чистоты, любовь оборачивалась черным угаром извращенных утех и смертью, а печаль вела столь кривыми тропами, что утолить ее было нельзя, что бы ты ни делал. Кто-то прыгнул с башни, славя Селин, и разбился, а Трэмор все еще смеялся, и мне казалось, что запах вина с его губ впитался в одеяние.

Полумрак улиц и темнота заросшей площади позволяли скрыться. Братья сразу же растворились в тенях, оставив меня наедине с Триэром. Черный Лучник брезгливо вытер ботинки о траву, а потом развернулся, глядя на сияющее огромными окнами здание Совета.