Андрей Ерпылев - Город каменных демонов

Офицер поднял глаза на статую, освещенную ярко пылающим костром, и без труда разглядел пулевую выбоину на каменной скуле.

— Метко стреляешь, — похвалил он Кропотова. — Молодец. Едва не в глаз угодил супостату.

Окружающие казаки, поняв, что грозы не будет, ответили дружным смехом.

— А он вообще молодцом, — расцвел Саблин. — Дельный казак будет!

— Не сомневаюсь, — серьезно кивнул командир.

— А кому это памятник, вашбродь? — спросил кто-то из толпы. — Робята бают, вроде кайзер ихний?

— Нет, — покачал головой Алексей. — Это канцлер Отто Бисмарк, объединитель Германской Империи…

— Значит, один хрен…

Выспаться подъесаулу все равно не удалось.

На рассвете на взмыленном коне прискакал казак с приказом срочно покинуть город, так как в его сторону выдвигается немецкая пехотная дивизия из 17-го корпуса генерала Франсуа.

Сотня Груднева приказ выполнила, взорвав напоследок станционную водокачку, чтобы вражеские паровозы нельзя было заправлять водой, и запалив полупустой железнодорожный пакгауз.

Уходили с тяжелым сердцем, поскольку на поверке не досчитались одного из казаков — того самого юного Василия Кропотова, учинившего ночью переполох. По словам товарищей, он под утро отошел куда-то, вроде как по малой нужде, а потом в суматохе сборов его не хватились. Поиски в близлежащих дворах ничего не дали — парнишка словно растворился в воздухе, а на серьезное прочесывание паутины узких извилистых улочек не было времени. Скрепя сердце Алексей повел сотню прочь.

Казак Кропотов, так и не успевший понюхать пороху, стал первой его потерей в начинающейся войне. А сколько еще было впереди…

Несколько часов спустя в Тейфелькирхен размеренным прусским шагом вступила колонна солдат в запыленных серо-зеленых мундирах и тяжелых рогатых касках, а улицы города, еще недавно пустынные, непостижимым образом ожили. Обыватели выбегали на улицы, радуясь войскам кайзера, словно пребывали под игом «ненавистных русских варваров» по меньшей мере год.

Майору Фридриху фон Зульце сообщили, что в одном из двориков близ городского магистрата обнаружен труп русского солдата, вероятно, забытый впопыхах отступающими.

Немецкий офицер стоял над юношей в защитной гимнастерке и темно-синих широких штанах с красными лампасами, заправленными в начищенные до блеска сапоги. Он разглядывал молодое скуластое лицо, залитое мертвенной бледностью настолько, что казалось вылепленным из воска.

Ни на теле, ни на одежде не обнаружили никаких повреждений, хотя труп был полностью обескровлен. Но самым удивительным казалось удивительное спокойствие, запечатлевшееся на лице молодого русского. Ни страха, ни застывшей гримасы яростной схватки… Майор фон Зульце на своем веку повидал немало смертей, но такую видел впервые. Конечно, следовало бы начать расследование, но, как говорят французы, a la guerre, come a la guerre… [20] На войне, как на войне (франц.).

— Предайте земле этого солдата, как подобает павшему в бою, — распорядился он, поворачиваясь, чтобы уйти. — А оружие и документы его передайте в штаб корпуса, чтобы безутешные родители когда-нибудь, когда закончится эта война, могли узнать о судьбе своего сына.

Война, которую позже окрестят Первой мировой, только начиналась, и противники, еще не успевшие озлобиться до остервенения, пока были способны на рыцарские поступки. Пока…

— Ничем вам не могу помочь, уважаемый, — заведующий городским архивом виновато развел руками. — Рад бы, да не могу. Ничего из документов немецкого периода у нас не сохранилось. Все вывезено в Москву, в Центральный военный архив.

— А почему в военный? — Евгению, признаться, было все равно, в военный архив вывезены документы или, скажем, географический, но разочарование было так велико, что он не очень следил за словами.

Женя понял, что попытка ознакомиться с подробностями жизни и деятельности фон Виллендорфа, так сказать, из первых рук обречена на провал, едва выяснил, что городской архив располагается в одной из немногих в городе пятиэтажных «хрущоб», теснящихся на самой окраине, за изрядно перестроенным замком, в который так и не смог попасть, рядом с некогда непроходимой топью. Чистоплотные и здравомыслящие немцы избегали селиться по соседству с комарами и гадюками, но обживавшиеся на новом месте на широкую ногу русские считали иначе. Да и «мелиорация и химизация» семидесятых подвернулись как никогда кстати. Осушить болота до конца, превратив лягушачье царство в вожделенную «золотую ниву», так и не удалось, но границы трясины отодвинулись изрядно, освободив место для тесноватого микрорайона, смотрящегося на фоне старинных зданий как яркая синтетическая заплата на музейном мундире.

— Оккупационные власти постарались, да-да… Да и посленемецких бумаг, если можно так выразиться, — продолжал оправдываться интеллигентного вида очкарик-заведующий, беспрестанно поправляя мощный оптический прибор, водруженный на нос, — негусто… В шестьдесят седьмом проводили чистку и все, относящееся к периоду до начала шестидесятых, ликвидировали. Частью вывезли, частью сожгли… А что вы хотели? — вскричал он внезапно, хотя Князев даже не пытался ему возражать. — Борьба с последствиями «культа личности», понимаете ли…

Архивариус оборвал себя на полуслове и, сдернув с носа очки, принялся их яростно надраивать несвежим носовым платком, выуженным из кармана. Молодой ученый понял, что пришла пора откланяться.

— А что вас конкретно интересовало? — внезапно оборвал свое увлекательное занятие владелец груд докладов о социалистическом соревновании между районами, ветхих пирамид статистических отчетов и развалов прочего бумажного мусора, в эпоху тотального отсутствия дефицита не годного даже в макулатуру. — Я немецкую эпоху имею в виду…

— Хотел поискать что-нибудь о Юргене фон Виллендорфе, — печально вздохнул Князев. — Вам это имя что-нибудь говорит?

— Юрген фон Виллендорф?! Конечно! Такой замечательный был человек! Да это же наш выдающийся земляк!.. Я, конечно, приехал сюда лишь в семидесятых, — несколько смущенно поправился архивист. — Но здесь Великого Скульптора помнит каждый камень на мостовой!..

— Как оказалось — не каждый, — не удержался от колкости Евгений, только что безуспешно посетивший городскую библиотеку, где заведующая, «девушка за сорок», только выпучила глаза на странного посетителя, задающего малопонятные вопросы.

— Да полно вам… Все равно вы обратились не по адресу, — перебил его очкарик. — В городском архиве Тейфелькирхена на январь сорок пятого, когда город был занят частями Красной армии, сохранились лишь бумаги городского магистрата. В лучшем случае, даже если бы вам повезло, вы отыскали бы в нем лишь запись о рождении скульптора, его конфирмации, бракосочетании или смерти. Когда это городских чиновников интересовало что-либо другое? Все сколько-нибудь важные бумаги покойного хранились у его наследников…