Андрей Ерпылев - Город каменных демонов

— Тринадцать, Отто, целых тринадцать. Чертову дюжину. Старый Виллендорф выгнал меня перед самой своей кончиной.

— Ага! Когда ты обчистил его на три тысячи марок.

— На пять, Отто. Ты все забыл.

— На пять? Тогда ты должен быть благодарен старому хозяину, что он не отправил тебя за решетку, а всего лишь выставил за дверь. А то все веселье просидел бы на нарах с грабителями и убийцами.

— Ты думаешь, что я не благодарен? Еще как благодарен. Тех марок как раз хватило мне, чтобы добраться до Гамбурга и купить билет на пароход до Америки… Ну и там на первое время… Зато видишь, какой я теперь?

Розенберг повернулся перед старым приятелем, словно манекенщик на подиуме, давая тому шанс оценить твидовый костюм, лаковые туфли, трость с набалдашником из слоновой кости…

— И в окопах мне гнить не пришлось, между прочим, как некоторым. Где ногу оставил, приятель?

— Да недалеко отсюда, — ничуть не обиделся Лемке, притопнув деревяшкой, которая заменяла ему ампутированную ниже колена ногу. — Под этим чертовым Петербургом, уже в восемнадцатом. Русские здорово задали нам тогда жару. Ничего. Главное, все остальное цело. Ганс-то, говорят, сложил голову где-то в Бельгии.

— Недаром его прозвали Неудачником, — погрустнел Аксель. — А что, Отто, папаша Зейбель все еще содержит свою пивнушку на углу Линденштрассе и Остенвег или разорился?

— Как же, разорится он, старый прощелыга… Только сам теперь за стойкой не стоит. Всем сынок его заправляет.

— Толстый Михель?

— Он самый. И цены у него знаешь какие?

— Да я же с ним пел в церковном хоре! А ну, пойдем…

— И как ты жил все эти годы?..

Старые друзья продолжили беседу в пивной «Шварценриттер» [24] «Черный рыцарь» (нем.). — владелец ее был рад приветить «богатого американца», в которого обратился приятель его детства. По крайней мере, пиво оказалось свежим, да и шнапс не слишком отдавал сивухой. Что в последнее время само по себе было редкостью.

— Да-а-а, жил… — неопределенно махнул рукой Розенберг, не слишком горя желанием посвящать Отто в перипетии своей жизни на чужбине. — Не о том сейчас речь.

Он надолго припал к кружке с хитом сезона, «мекленбургским светлым», и вытер плотную пену с усиков «а-ля чикагский гангстер».

— А что, Отто, не все шедевры нашего покойного патрона пустили еще на щебенку?

— Что же им сделается? — пожал плечами Лемке, разливая из графина мутно-зеленого стекла в рюмки остаток шнапса и требовательным жестом подзывая официанта, чтобы обновил. — Стояли, стоят и будут стоять, Бог даст — до конца света достоят. Вон один, кстати, — он ткнул пальцем в окно на крылатое чудище, видневшееся в нише дома на противоположной стороне улицы. — Помнишь, как герр Штауберг этого болвана крылатого у патрона выпрашивал, чтобы особняк свой украсить? И отвалил сколько… Можно было такого же из золота отлить.

— Ну, насчет золота ты загнул…

— Может, и загнул, — согласился Отто, всегда отличавшийся покладистым характером. — Но уж из серебра — точно. И за что такие деньжищи?

Он снова наполнил опустевшие рюмки, буркнул: «Прозит» и опрокинул дерущее глотку пойло в рот.

— Ну и отравой поит твой дружок честных немцев… Хотя бывало и хуже. Ты, небось, к другому привык?

— Американское ничуть не лучше, Отто. Сивуха сивухой. Разве что из кукурузы.

— Надо же, а я и не знал… Утру нос этому вралю Лотару Гессу, который твердит, что это хваленое виски на вкус совсем как ангельская слеза.

— А кто их пробовал, эти ангельские слезы? Может, так и есть?

Уже изрядно хмельной Лемке расхохотался немудреной шутке приятеля и долго вытирал увлажнившиеся от смеха глаза.

— Ну и скажешь ты, Аксель… Все такой же шутник.

— А сейчас сколько просят за виллендорфовские статуи? — вернулся Розенберг к интересной для него теме. — Дороже, небось, чем раньше?

— Да ты что? — вылупил на него глазки собутыльник. — Кому сейчас нужно это барахло? На щебенку, конечно, не дробят, но… Да и кто продавать будет?

— А разве у фон Виллендорфа не осталось наследников?

— Наверное, остались, — безразлично пожал плечами Лемке, налегая на сосиски с тушеной капустой, от которых Аксель как-то отвык за океаном. — Только имение его заколоченное стоит. Говорят, что наследница… Какая-то внучатая племянница, что ли… В общем, где-то в Рейхе живет наследница. В Дрездене или Бадене. Здоровье у нее слабое для нашего климата. А ты что, купить хочешь?

— Я — нет. На что они мне сдались? Но вот есть люди…

Розенберг наклонил свою голову к голове Отто и что-то зашептал ему на ухо…

— Вот что значит — в Америке побывать!..

Отто и Аксель, компаньоны-соучредители компании «Виллендорф и K°», курили у распахнутого окна и с удовлетворением следили за кипевшими внизу работами. Десяток рабочих отделывал кровлю приземистого кирпичного здания литейного цеха, еще полтора десятка сгружали рельсы с грузовичка, кто-то месил строительный раствор, кто-то… Площадка напоминала разбуженный первыми весенними лучами муравейник.

Совместных капиталов обоих новоявленных бизнесменов хватило лишь на аренду пустыря за городом. Когда-то, еще в конце прошлого века, крепкий и полный сил скульптор, побывав на Первых Олимпийских играх в Афинах, загорелся идеей основания стадиона, но быстро охладел к этой затее, как и ко многим другим своим «завиральным» начинаниям. Во время войны «Виллендорфово Поле» было реквизировано для военных целей, и все четыре года там день-деньской маршировали, упражнялись в стрельбе и штыковом бое учебные роты военного училища, переведенного сюда из-под Золингена. Но война миновала, и игрушечному Рейхсверу оно больше не понадобилось… Так что уступили истоптанный солдатскими каблуками пустырь за сущие гроши. Магистрат даже рад был, что появится наконец в Тейфелькирхене своя промышленность, меньше будет слоняться по улицам безработных бездельников, а в пустую городскую казну потекут денежки.

Но больше всего бургомистра Мюллера радовало не это, а пухлый пакет с рейхсмарками, врученный ему после приватной беседы «американцем».

Боже упаси! Какая еще взятка? Скромное пожертвование на городские нужды, только и всего! И за сущие же пустяки — за использование в качестве моделей кое-чего из городского имущества. Многочисленных, никому не нужных статуй, торчавших на каждом углу и превращенных местными голубями в некий гибрид гостиниц и общественных туалетов. Что сделается с истуканами, простоявшими без толку чуть ли не сто лет, если с них аккуратно снимут слепки и изготовят по ним такие же, но из новомодного искусственного камня. Должно же мастерство самого уважаемого горожанина хоть когда-нибудь принести прибыль его родине?