Андрей Мартьянов - Беовульф

– Возьми. – Кормчий снял с пояса некогда принадлежавший епископу Ремигию кинжал и протянул его картулярию. Это означало, что варвары не видят в Северине врага и относятся к нему уважительно. С чего бы? – Ты всех нас удивил, Скевинг.

– Чем? – прохрипел Северин. В горле першило, не хватало только заболеть после купания в ледяной воде!

– Посмотри…

Рыжеватый указал на короткое метательное копье, вертикально укрепленное на корме. Его украшала отрезанная голова духа Арденн, черного волка. При свете дня морда страшилища смотрелась еще отвратительнее, чем ночью. В ней не было ничего от обычного животного, это была богомерзкая харя демона!

– Мы нашли ubilsaiwala в пяти шагах от тебя, мертвого. С раной в груди, раной, нанесенной твоим клинком. Даже великому воину нелегко убить оборотня!

Северин хотел было сказать, что это получилось благодаря чистейшей случайности, волчара сам напоролся на нож в прыжке, но предпочел пока помолчать. Для начала следовало выяснить, что происходит, куда плывет ладья и кто таковы эти странные бородачи; а в том, что они именно «странные», Северин теперь не сомневался.

Пожив среди варваров, картулярий научился разбираться в некоторых обязательных обычаях, принятых у всех до единого племен германского языка. Нет для них ценности выше, чем семья и род; достаточно вспомнить варварские законы: если один из членов семьи совершил преступление, виру будет платить род.

Если объявляется кровная месть, ее жертвой может пасть любой из сородичей татя. Род выставляет своих бойцов в войско рикса, и сражаются они под знаком своего военного вождя, род ответственен за каждого своего отпрыска, если только он по закону не снял с себя обязательства перед семьей и не стал одиночкой, наподобие Эрзариха…

Ни у кого из варваров, которых видел перед собой Северин, не было родовых символов – чаще всего это заплетенная особым образом косичка, железная или серебряная руна на ремешке, определенный узор на одежде, татуировка на щеке, лбу или шее, так чтобы ее было видно. Вон у того, что справа на весле, под правым виском подозрительный розовый шрам необычной квадратной формы, такое впечатление, что этот человек срезал кожу вместе с татуировкой. Это, знаете ли, наводит на размышления.

– Мы решили дать тебе новое имя, – продолжал мягко гудеть рыжеватый кормчий, не глядя на Северина. – Отныне будешь зваться «Скильд» – «Щит», ибо отразил удар оборотня и долго противился холоду, который мог убить тебя. А прозвище для чужих людей само появилось, «Скевинг», «найденыш»… Красивое имя – Скильд Скевинг, правда?

«Прозвище, – отрешенно подумал Северин. – Да, варвары любят прозвища, жить без них не могут – считают, что если раскрыть истинное имя недоброму человеку или колдуну, он наведет порчу или заставит выполнять свою волю… Ладно, пусть пока будет Скильд».

– Тебя даровали нам боги, – размеренно продолжал кормчий. – И боги решили, что после битвы с чудовищем и льдом ты должен родиться заново. Потому и именоваться ты должен иначе.

– Мы – это кто? – решился Северин.

– Люди называют нас по-разному, но мы – один род, связанный кровной клятвой и кровным родством. Nefelungen.

Северин промолчал, задумавшись. Этого слова он раньше не слышал, но мог быстро понять, что именно оно означает. «Нефель» или «небель» (все зависит от произношения) – «тень», «туман», но не в отрицательном значении, а скорее в нейтральном. Как тень человека, падающая под солнечными лучами, или утренний туман, поднимающийся над рекой. «Унг» или «инг» – обычное окончание, обозначающее единую общность, народ: к примеру, две ветви готов именуются Амалунгами, «людьми Амала», и Балтингами, «народом Балта», по именам древних вождей, а вот у вандалов есть Асдинги и Силинги, потомки Асда и Сила… Ничего особенного.

Так что же получается? Нибелунги? «Народ теней»? Или «Народ, находящийся в тумане»? Непонятно…

– Мое истинное имя – Беовульф, я получил его, когда вошел в семью Нибелунгов, и с тех пор навсегда забыл, как меня звали прежде, – говорил тем временем кормчий. – Родом я из гаутов. А ты в какой стране родился, Скильд?

– В Риме, – твердо ответил Северин. – Италия, Лаций.

– Ого! Ромеев среди нас еще не было! – Изумление Беовульфа было совершенно непритворным. – Подвинь собаку и протяни руку к борту, там мешок – найдешь в нем баклагу со сладким вином, позавчерашний хлеб и вяленое мясо. Поешь, а потом снова спи. Тебе сейчас надо много спать.

– Откуда у вас такая собака? – Северин толкнул псину, и та нехотя посторонилась. – И как ее зовут?

– Его, – уточнил Беовульф. – Щенка мне подарили в Лугдунуме, две зимы минуло. А назвали зверя – Фенрир…

«Они точно умалишенные, – подумал Северин, – Фенрир? Чудовищный пес, который в германских мифах олицетворяет зло и разрушение, пожирает солнце? Что бы запел дядюшка Ремигий, назови я свою собаку Вельзевулом? И потом – Беовульф сказал, будто он гаут – никогда об этом племени не слышал. Может быть, он так называет готов? Или гауты – это какая-то особая разновидность варваров, для римлян неразличимая?..»

Непутевый родич епископа Реймса наскоро перекусил, запил начинающий плесневеть ржаной хлеб и жесткое мясо великолепным дорогим вином (наверняка с виноградников Массилии!) и немедленно оказался сраженным глубочайшим, теплым и безмятежным сном. То, куда плывет ладья, а равно и ближайшее будущее Северина сейчас не беспокоило – не до того…

Кроме того, он отчего-то понял, что этим мрачноватым верзилам можно доверять. Они не обидят.

…Раньше, когда мир был новым, все было иначе. Люди были великими – это теперь они обмельчали. И жили они прежде не в этих краях, а на дивном острове Скандза. Все там было благолепно и чудесно, и всякий год казался лучше предыдущего… Были там и совсем уж дивные уголки, где пивные реки текли в мясных берегах, и кто туда забредал, подолгу оттуда не возвращался; возвращался же тучен и жизнелюбив.

Богатство добывали там не трудом рабским, не тем, что землю скудную сохой ковыряли, а больше священной яростью. Яростью и урожаи из почвы выгоняли, и дома взметывали.

И охота там была знатная. Зверь да птица неотлучно за людьми следили, так и норовили охотнику под ноги попасться. Стоит только рогатину в сторону леса наставить, как – вот уже готово! – бежит к тебе медведь лютый, губу дерет, грозит изничтожить. И сам собою на рогатину надевается и издыхает, ревя пресвирепо!

Бургов же на Скандзе было три. И жили люди в дивном несогласии, дабы войны между ними проистекали свирепые и кровавые, ибо того требовала душа всякого истинного воина. И не было такого, чтобы тащиться приходилось неизвестно куда, чтобы радость настоящего единоборства испытать. Вся жизнь в борьбе проходила и все было чинно и благолепно. Стоило лишь на двор выйти – и бегут уж на тебя с трех сторон: враг, да вутья, [14]да зверь лютый, только успевай поворачиваться и мечом разить.