Владимир Жариков - Четырнадцатое, суббота

- Значит так. Сидит девица в темнице… Э-мм… Сидит девица в темнице, кто ее раздевает, тот слезы проливает.

- А четыре варианта ответа?

- Обойдетесь.

- Попыток сколько?

- Одна.

- Гудок другу? - спросил Лешек, доставая корявый сучок,

- Фигушки!

- Фотопленка в кассете! - выпалил я.

- Ишь ты, верно. А почему слезы проливает?

- Засветить боится.

- Точно. Хорошо, слушайте вторую… Вторая загадка будет вот какая. Посложнее будет загадка. - Федя напрягал память с удвоенным усилием, при этом поигрывая цилиндриком (с заимствованным у Стругацких названием "умклайдет") в первой правой передней лапке. - Вот какая вторая загадка: висит груша, а коса на улице

Первым делом я мысленно принялся прорабатывать тему повешенной на собственной косе тети Груни, как наиболее вероятную в плане Фединого цинизма и традиций черного юмора, однако внутренний голос настойчиво нудел о чем-то связанном с хищением электроэнергии. Лешек меня опередил:

- Ета, дачник типа лампочку к столбу подключил.

- Ты хоть понял, чего сказал! - возмущенно выкрикнул Вольф. - Одна попытка всего, а ты…

Однако на паука было кисло смотреть. Похоже у него разболелись зубы (или хелицеры, черт знает, что там у него). Он тряс лапой с умклайдетом и пытался обхватить голову педипальпами.

- Это не считается! Переиграть! Я случайно включил умклайдет и транслировал вам отгадку!

- Карте место, - возразил Лева. - Уговор дороже денег, попытка есть попытка.

- Вы, жалкие ничтожества, обманываете несчастное животное! Ладно, черт с вами, последняя загадка будет посложнее.

Он зашвырнул умклайдет в зияющую в стене черную дыру, из которой выполз.

- Эту точно ни в жисть не угадаете. Без окон, без дверей, полна… Пардон, это не надо. Два конца, два кольца… Нет, обратно не то. Висит в углу сито… Да ну вас в пень, идите так! Вон, дверь справа. Потом по коридору налево, затем направо, еще раз налево и до лифтов.

- Можем ли мы рассчитывать на вашу любезность приглядеть за нашим барахлишком, чтобы не таскаться с ним по серьезному учреждению? - спросил Вольф, указывая на рюкзак, который мы утром объединили из двух, поскольку вещей осталось совсем мало.

- Да оставляйте, никто его тут не тронет. Съестного нет ничего? А то, знаете ли, мыши…

- Знаем. Но ничего нет.

Самое ценное, что там было - моя аптечка и видеокамера. Ковер-самолет еще в деле испытан не был, поэтому относительно его ценности у меня оставались серьезные сомнения. Тем не менее, мы бросили рюкзак у стены и удалились в указанном пауком направлении.

Я словно бы попал в свой знакомый мир. Кафельный пол, панели под дерево до половины стены (вторая половина до потолка окрашена неопределяемого цвета масляной краской), электрический свет, подъемные механизмы с автоматическими дверьми (то бишь лифты) и выставленная в коридор отслужившая свой век разная аппаратура. Вольфа и Леву все это как бы и не удивляло, словно они каждый день пользовались лифтами и лампами дневного света. Лешек же озирал все вокруг жадными глазами, и чувствовалось, он променял бы весь свой лес и будущую карьеру дипломированного лешего на комнату в общаге и работу простым лаборантом в НИИ.

- Я предлагаю всей толпой не ходить, - Вольф как всегда был рассудителен, - чтобы не вызывать подозрений у местного контингента. Встретимся здесь, около лифтов, где-нибудь часа через полтора на совещание. А до этого каждый самостоятельно попытается выяснить, где находится этот чертов прибор. А уж там вместе решим, выкрасть его, купить или получить по накладной.

В лифте было шесть кнопок. На первом этаже, как выяснилось из вывешенной тут же таблицы, размещались макетные мастерские, склады материалов и комплектующих изделий, бюро измерительной техники, библиотека и виварий. Весь шестой этаж занимала администрация, а под лаборатории и испытательные стенды отводились второй тире пятый этажи. Мы их распределили между собой при помощи детской игры в камень, ножницы, бумагу.

Мне достался четвертый этаж. Выйдя из лифта, я решил первым делом разыскать сортир. И не из каких-то там стратегических соображений, а по прямому назначению. Просто после съеденных перед встречей с пауком двух с половиной пирожков, я испытывал некую слабость в животе, то, что теперь называют модным словечком "диарея". Включив на максимальную чувствительность обоняние, я шел по влажному, только что вымытому линолеуму коридора, и нюх мне подсказывал, что цель моя близка. Дверь в мужскую комнату была нараспашку, а проем перегорожен шваброй - уборщица мыла в раковине тряпку. О, нравы! Почему-то во всех временах и пространствах в любых учреждениях уборщицы предпочитают мыть тряпки именно в мужских туалетах, хотя женская уборная рядом и совершенно свободна. Увидев меня, уборщица решила в корне пресечь мои намерения:

- Погоди, успеешь еще, не видишь - уборка идет!

Представив, как на моем месте вел бы себя Вольф, я набрался наглости и галантности одновременно, перешагнул через швабру и, проскользнув мимо уборщицы, произнес:

- Пардон, мадам, боюсь, что через минуту могу и не успеть! - и поспешил запереться в кабинке.

- Ходят тут за…нцы всякие, работать мешают, - ворчала уборщица.

Впрочем, запереться мне не удалось, поскольку шпингалет оказался сломан. И мне припомнился случай, происшедший в нашем институте, как одному отстающему студенту по фамилии Квочкин, разгильдяю и лодырю, пожал руку декан факультета.

Дело в том, что в кабинках нашего институтского сортира тоже были сломаны почти все шпингалеты, а уцелевшие держались на честном слове. Квочкин, ко всему прочему егоза и непоседа, вечно куда-то спешащий, по какой-то странной случайности оказался в институте, что бывало с ним крайне редко, и вдруг ему приспичило заскочить кое-куда по нужде. Он решительно рванул на себя дверцу одной из кабинок… Декан, восседавший в этой кабинке на толчке, машинально протянул руку, чтобы закрыть внезапно распахнувшуюся дверцу, а студент, увидев протянутую руку, растерянно пожал ее, прикрыл дверцу и занял другую кабинку. Бородатый анекдот, скажете? Отнюдь, просто сей случай очень быстро разлетелся по свету и стал притчей во языцех.

В соседнем помещении (то бишь дамской комнате) прозвучали шаги. Ничего себе слышимость! Похоже, тут перегородки не то что из гипсокартона, а типа вообще из бумаги - было слышно, даже, как чиркнула спичка.

- Люсь, не гаси, дай прикурить, - женский голос прозвучал словно над моим ухом.

Я понял: всему виной вентиляционная отдушина под потолком и жуткая акустика помещения. А туалеты здесь по совместительству и курительные комнаты.

Уборщица все еще шумела водой и гремела ведрами, но даже это не помешало мне стать невольным подслушивальщиком чужой беседы. Разговор за стенкой шел о самом сокровенном - о погоде.