Сергей Малицкий - Оправа для бездны

– Ничего, – буркнул Марик. – Если что – я тебя вплотную к себе примотаю.

– Обойдусь, – задрал подбородок Рох и тут же едва не упал из-за резко натянувшейся бечевы.

Марик размеренно шагал по утоптанным в землю камням и с каждым шагом к белому холму, который поднимался из утреннего тумана, как затылок мертвеца, словно погружался в близкую боль. В памяти всплыло уже давнее видение Оветты, на которую он смотрел с недоступной высоты, и видение черного водоворота на ее теле. Но теперь ему уже казалось, что черное пятно не перед ним, а позади него. Марик оглянулся: Рох вышагивал старательно, высоко поднимая ноги. Кессаа шла, полузакрыв глаза, словно прислушиваясь к чему-то, Насьта поглядывал по сторонам.

– Что ты? – спросил он почти одними глазами.

– Тихо, – прошептал Марик.

– Мало людей осталось в Омассе, – тут же отозвался Рох. – Я так думаю, что небольшой гарнизон крепость попробует удержать, но если Борка падет, то конг не здесь будет врага встречать – он сразу за Даж уйдет. Перед мостом к Ласской крепости большой город лежит, больше Омасса: Скоча. Так там, говорят, и десятой части жителей не осталось!

– А если хенны пойдут через Суйку? – открыла глаза Кессаа.

– Съест их Суйка, – отозвался Рох тут же. – А если хорошо наестся, так и всю Оветту проглотит.

– Что там? – протянул руку вперед Насьта. – Что там за белым холмом?

– Увидишь, – после долгой паузы ответил Рох. – Один маг мне сказал, что это место в Оветте похоже на масляный светильник, который какой-то умелец поставил внутри муравейника. Муравейник живет, муравьи бегают, но рано или поздно гибнут в пламени. А когда муравейник просушится да поднимется ветер, однажды он займется пламенем и сгорит.

– Ветер – это хенны? – спросила Кессаа.

– Не знаю, – ответил Рох. – Но это старого мага не волновало. Его волновало, кто же доливает масла в тот светильник. Хотя, как мне кажется, он и это выяснил.

– Как его звали? – обернулся Марик.

– Эмучи, – пожал плечами Рох. – Когда-то я искал мудрости, бродил по Оветте, заходил и в бальские леса – и говорил с ним. Но он плохо кончил. Страшную казнь ему устроили… в Скире!

– Не мы ли сами – это масло? – нарушила молчание Кессаа.

– Скорее, мертвые – масло, – потряс головой Рох. – Гуринг, с которым вы не поладили в Ройте, тоже думал об этом. Правда, сомневался, но другого объяснения не находил. Его смущало, что уж больно много силы надо, чтобы заставить идти мертвого, чтобы вызвать его к Суйке из дальней стороны. Как говорится, кряхтеть на теленка, а отложить яичко. Но я о другом думаю. Эти мертвецы как волны.

– Какие еще волны? – не понял Марик.

– Волны, – хмыкнул Рох. – Как от камня, если его бросить в воду. Камень бы увидеть, а волны… Может быть, тот, кто камни бросает, и не замечает волн?

– Чего ж тогда ему нужно? – не поняла Кессаа.

– Самой смерти, – отозвался Рох.

– Ну куда дальше? – обернулся Марик.

Каменистый склон оскалился белыми валунами и вплотную приблизился к низине.

– Вперед, вперед! – напрягся Рох. – Что видите дальше?

Марик, а вслед за ним и Насьта с Кессаа подошли к подножию холма. Аилле еще не поднялся над Молочными пиками, хотя небо уже посветлело, но здесь, сразу за холмом, стояла ночь. Она растеклась черным зеркалом, исчезая в тумане, но тут, в какой-то сотне шагов вниз по склону, напоминала непроглядную жидкую черноту.

Спутники замерли.

– Что чувствуете? – выкрикнул тонким голосом Рох.

– Ужас, – почти хором ответили Кессаа и Насьта.

– А ты? – дернул за бечеву Рох.

– Только боль, – отозвался Марик. – Голову ломит. Ничего, я привыкну.

– Из города не многие осмеливались и близко подходить к пади. Тут раньше всегда туманы стояли. Все знали, что, кто бы ни спустился вниз, никогда не вернется. А когда война началась, когда хенны пошли на Оветту, падь стало затапливать. То ли дырка какая забилась, то ли прибыло мертвецов многовато, но вот накопилась такая напасть. Тогда тут и подавно никого не стало. Говорят, что всякий с ума от ужаса сходит. Я и сам едва держусь. А ты, баль, странный какой-то. Неужели не берет тебя эта зараза?

– Что это? – хрипло спросила Кессаа. – Это ведь не вода?

– Это мрак, девочка, – вздохнул Рох и вытер дрожащей рукой лоб. – А что такое мрак, я не знаю.

– И что же? – надул губы Насьта. – Лодка у тебя есть или нырять придется?

– По берегу пойдем, – скривил губы Рох. – Через лигу переход будет. Там падь узкая, в старые времена смельчаки через падь в Суйку перебирались, чтобы пограбить ее с краешка, в тайне дорогу держали, а потом интерес пропал.

– Отчего же? – не понял Насьта.

– Течень тут, – махнул рукой Рох. – Всю падь занимает, разросся – дороги не стало. Всякий, кто шагнет, тут же сквозь камень проваливается, да не так, как в дыру, а как в огненное жерло!

– А мы как же? – опасливо покосился на черноту Насьта.

– Не спеши – и узнаешь. – Рох встряхнул за спиной мешок и дернул за бечеву. – Веди, что ли, парень. Утро скоро.

К узкому месту спутники добрались вместе с лучами Аилле. Если бы мрак, что колыхался между белыми берегами, был водой, то Марик назвал вставшее перед ними препятствие протокой. Правда, ширина ее была все же великовата, скопище скал, вставшее из расползающегося тумана, высилось в четверть лиги, но дальше – и справа, и слева – противоположного берега все еще нельзя было разглядеть.

– Правее. – Рох махнул рукой, не поворачивая головы. – Я сам не видел, но говорят, что в ясный день правее можно увидеть середину пади. Каменные ворота, сотворенные самой природой: два утеса, выросшие из земли и упершиеся друг в друга. Якобы там и появились в Оветте Сето, Сади и Сурра. Когда-то вокруг скал был храм, но он давно рухнул. Хотел бы я когда-нибудь прогуляться туда. Только чтобы все видеть. Своими глазами, своими! – заорал Рох и замолчал, стиснув дрожащие челюсти.

– Как переходить будем? – спросил Марик.

– Просто. – Рох сбросил с плеч мешок и вытряхнул на землю белые сосуды. – Чеканное серебро. Работа дрянь, но обошлось вашей хозяйке в немалую сумму. Серебро хорошее. Обувка это, парень. Примеряй-ка давай. И ты, ремини, тоже. Тебе хозяйку нести, а меня баль понесет. Да не вздумайте оступиться! Пока ноги в серебре, течень не тронет, но коснешься земли – хоть рукой, хоть чем – руки не будет.

– А если хоть чем коснусь, тоже руки не будет – или «хотьчема»? – поинтересовался Насьта и, присев на камень, сунул ногу в один из сосудов. – А с ноги свалится?

– Не свалится, – пробурчал Марик. – Подвернешь, так и не свалится.

Не нравилась ему эта затея. Не мог он понять, что именно, но что-то не нравилось. То ли слепой, возжаждавший зрения. То ли Кессаа, которая с каждым шагом в сторону Суйки словно отдалялась от всех, того гляди – растает в воздухе, как утренний туман: вот уже и голос едва слышен, да и для кого бормочет она, чуть шевеля губами, и что бормочет? Сунул ноги в сосуды Марик, ударами кулаков сплющил их на голенях, встал, выпрямился, притопнул. Слететь не должны, а на удовольствие от такой прогулки он и не рассчитывал.