Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

— Эк, куда хватил! Невыполнимое условие, — прискорбно мурлыкнул кот.

— Не стараться выглядеть красивей, чем это уже сделано природой. Красоту не померяешь и не взвесишь. Красота человека, а женщины в особенности, — не познаваемы. Для одного — и милее не сыскать, для другого — уродина.

— Мда. По счастью я не задумываюсь над эдакими сложностями.

— Поэтому ты просто кот, хоть и балаболка, каких поискать.

— Я — Кот. И не нахожу в этом ничего оскорбительного!

— Наконец, девушка, должна ценить свободу. Иначе, как она поймет ту жертву, что приносит мужчина во имя любви. Да, страсть безусловно освобождает человека на время от мрачных мыслей, но очнувшись после первой схлынувшей волны, придется выполнить все прежние дела, если не поздно.

— Теперь я понял, чего ты так боишься! Временности чувства. Увы, ничто не вечно под луной.

— Может и так. Зато когда я перестану предугадывать исходы и считать меру успеха, так сразу пойму, что полюбил по-настоящему!

Рукоять меча отливала холодом, такой же холод рождал туман, заполнивший широкую балку. По дну оврага протекала небольшая речка. Спускаясь к воде по склону, конь насторожился, фыркнул кот. Ругивлад присмотрелся. В студеной голубизне, у самого бережка бесстыже нежилась ключанка. Ее синеватые волосы мягкими волнами ниспадали на полупрозрачную округлую грудь. Большие синие глаза внушали любовь и желание, а свежие синие губы неодолимо влекли всякого, кого вдохновляет Прия, богиня весны и страсти. Невозможно было отыскать более нежную кожу, более роскошные бедра, не говоря обо всем остальном, ниже которого серебрилась чешуя.

— Иди ко мне, храбрый воин! — позвала русалка, — Я покажу то, чего у тебя нет!

— А у тебя оно есть? — похабно заметил кот.

— Обижаешь, выдра сухопутная! Конечно есть! — рассердилась ключанка и поправила груди.

— Ну, парень, сам решай! — ухмыльнулся Баюн.

— Чего решай? — не понял словен.

— Уважим хозяйку, али так переправимся?

Русалка захохотала, дала ладонью по волнам — их окатило студеными брызгами.

— Иди же ко мне, любимый! — заслышал он долгожданный голос.

Сам того не желая, Ругивлад выпустил повод и, цепенея, шагнул к воде, где, свесив ножки, на камне сидела Ольга.

— А я бы повременил! — промурлыкал котяра, и зацепил когтистой лапой его доспех.

— Брысь отсюда! Крыса ушастая! — не выдержала водяница.

— За крысу ответишь!

Но волхв уже сбросил наваждение. Полупрозрачная фигура утратила знакомые черты. И казавшиеся еще мгновение назад самыми желанными, теперь они пугали человека.

— Я венков тебе не дарил! Не обессудь, Ключана — нам поторапливаться надо!

— Вот козел! — услыхал он.

Обиженно плеснув хвостом, русалка исчезла в волнах, словно и не было…

Есть во Славии, да и Киявии тоже, русалий праздник. И почитаем он по всем городам и весям. Ведомо каждому волхву — русалочки бывают разные. Родятся одни из дождя, солнцем озаренного, да от росы. Были с крыльями русалочки, как птицы, а были и с хвостом рыбьим. Небо-то славяне окияном небесным рекли. Вот и летали русалки с небес на землю. Все в перышках, а как переселились на океаны, реки, моря земные, они перышки скинули, и хвостом рыбьим обзавелись. Какие из них на небе остались — те с перышками, с крыльями, все порхают. А какие русалки приглядели себе для жилья речки, озера лесные — те полурыбами стали. Русалочки-полуденницы, те по ржи бегают, по полю. Польют весной дождем землю, достаток в домах будет, но и разгневаться они могут, тогда бурю нашлют.

— То ж русалка иная была — соображал Ругивлад, — речная. Не знался он доселе с народом вод, вот и подзабыл, чему учен был прежде арконским волхвом Велемудром. — Есть у нее, говорят, гребень волшебный, так, спасибо, что не вытащила. Волосы свои зеленые она им украшает и расчесывает. Гребнем тем сети шибко жадных рыбаков рвет, и жернов мельничный, катаясь на нем при луне, попортить может. Чтобы воду в реке ее зазря не мутил. С гребнем этим и в лесу жить русалочка может, без водицы любимой. Но горе тому парню, который подсмотреть за русалкой сумеет, как за девкой деревенской. Защекочет его до смерти, коль подманит. Тут или ноги уноси, или из белены-полыни сухой порошок ей в глаза кидай — очень она его не любит.

Но если пожалеет кого русалка и полюбит, — учил Велемудр, — будь то хоть парень, хоть девка, и случись с ним смерть лютая, заплачет она над ним. А слезинки ее — вода живая, жизнь дарующая.

— Эта не заплачет! — мяукнул кот. — Эта злая русалка, и неча жалеть, спасибо, ноги унес.

— Угу! — отозвался, наконец, словен. — Спасибо, кот! Чего-то я совсем раскис! — молвил Ругивлад, когда они, мокрые и усталые, вскарабкались на склон.

— Все об Ольге думаешь, несчастный! А не кажется ли тебе, волхв, что ты убедил себя в предначертании, и получил его согласно своему же настроению? Если это так — ты еще больший дурень, чем я полагал. Твоя ненаглядная колечко — то в самый прорубь кинула, вот нам русалка-то и явилась, стерва.

— Оставь ее имя в покое. Лучше, послушай! Нет ли кого поблизости?

— Совсем голову потерял, — буркнул Баюн.

Да, с мозгами у волхва и впрямь было что-то не в порядке! За сотни верст от девушки, заслонившей ныне весь мир, Ругивлад складывал ей длинные письма. Чтобы увековечить его бредни не хватило бы никакой березы, даже если такая и попалась средь бескрайних полей и редких дубрав.

Он называл Ольгу добрым, милым, беспечным другом. Беспечным потому, что позволила некогда приблизиться и заговорить.

— Прогони сейчас же! Окончательно! Бесповоротно! Исправь оплошность, что свершила, раз поманив! А может, ты сделала это, поддавшись милосердию? Так, прогони, но во имя того же милосердия убей меня сразу! Эти сплетенные тонкие персты, ломкие запястья, естество мягкой нежной кожи… Эти обворожительные белизной плечики и тихий девичий лепет подсказывают несчастному — умереть тебе, Ругивлад не вдруг, а изрядно помучившись…

Все, что есть в мире от Белбога, теперь открывалось словену в удивительном свете простоты, чистоты и ясности. Словно какие-то невидимые, незримые оку смертного лучи исходили от потерянной любимой, с легкостью преодолевая далекие расстояния. И он ловил лучики, питаясь их неестественным огнем. Он вспоминал сияние ее очей, карих бездонных, колдовских. И Ругивлад был по-своему счастлив этим таинственным взором, ради которого можно сделать все, пьян и счастлив. Рассудок твердил влюбленному, что она смертная во плоти и крови, но нечто выше разума обожествляло девушку.

И снова в грезах Ругивлад беседовал с Ольгой, убеждая приснившуюся почти что заоблачную диву в том, чего не посмел бы молвить девушке. А она исчезала, ускользала, ловкая, невесомая, неуловимая: