Генри Олди - Шмагия

А тут еще, на беду или к счастью, возник новый фактор отвлечения.

Возвращаясь из центра Ятрицы в расположение эскадрона, стоявшего ниже по реке, три корнета, шесть плац-поручиков, дюжина зауряд-офицеров и около десятка иных кавалеристов, находясь в изрядном подпитии, учуяли соответствующие эманации. Если у штатских лиц в данной ситуации срывало стропила, то что говорить о лицах военных? Короче, после недолгих дебатов двинулись. И были остановлены на подходах к цели двумя капралами из столичной гвардии, которую пращники испокон веку полагали убежищем маменькиных сынков и зазнаек.

Слово за слово, в ход пошли оскорбления, а там и оружие.

Лупильные шесты капралов, пользуясь узостью плацдарма, некоторое время сдерживали наглецов. Пращи оказались в наличии лишь у трех вышеупомянутых корнетов. Юные сорвиголовы взялись, было, крыть гвардию навесным огнем и почти преуспели, когда на крыше дома объявился метатель Тьяден. Для перепелиных яиц расстояние оказалось слишком большим, да и яиц в корзине оставалось минут на пять боя, — но судьба улыбнулась юноше. Рядом с домом росли две райские яблоньки с плодами безвкусными, годными на варенье для свиней и окаменелыми от горечи. Соорудив из пояса самодельную пращу, Тьяден героически держался один против трех, используя преимущества высоты.

Увы, шест одного из капралов вскоре треснул пополам.

Кавалерия перешла в наступление по всему периметру, и быть беде, когда б не ополчение.

Явление мастера Леонарда с колом вызвало у пращников сперва хохот, а вскоре — смятение. На подмогу отцу прибежал разъяренный Шишмарь: вооружен жердью, он бился бок о бок с бродяжкой Яношем, ухватившим совковую лопату. К этому времени Тьяден уложил самого настырного пращника. Силы, тем не менее, оставались неравными. Защитников дома теснили, запас яблок на ветвях подходил к концу, и Тьяден подумывал спуститься вниз, кинувшись врукопашную, когда фортуна сунула захватчикам кукиш.

Дальнейшую историю Мускулюс знал в подробностях.

Утопая в бессловесных благодарностях, он робко потянулся вдоль дозорной паутинки. Сперва колдуна изумила толщина и плотность нити — тянуться оказалось легче легкого. Но предел удивлению еще не был положен. Вздрагивая от недоверия, ибо удача обычно брезговала малефиком, он обнаружил твердыню «ледяного дома» вокруг каждого из трех гвардейцев. Дужки замок-наговоров выглядели литыми, блестящими, словно их никогда не касалась ржавчина. Обоняние усталой гвардии закупоривал пористый кляп, спасая от ароматов Красильной слободы, но пропуская изрядный букет обычных запахов. Кажется, доминировала лаванда — напрочь отсутствуя в слободе и доме, лаванда согласно «Канону о фимиамах» способствовала воздержанию и покою чувств.

Колдун предполагал, кому обязан чудесной лавандой и прочими услугами.

Мастер Леонард не замедлил подтвердить:

— Да, чуть не забыл. Старею, память никудышная… Ваш товарищ просил сообщить, что причин для беспокойства нет. Ну, я пойду. Вам надо отдохнуть, сударь…

Кожевник грузно поднялся, но малефик ухватил его за полу кафтана.

— Обождите, друг мой…

Чудное обращение вместо традиционного «мастер Леонард» вырвалось само собой, непроизвольно. Хозяин остановился, с доброжелательством глядя на гостя. Ни малейшего удивления не отразилось в маленьких голубых глазках мастера. Словно каждый светлый день его дом штурмовала легкая кавалерия, а «столичные штучки» баловали кожемяк любезностями. Он стоял, смотрел, пока Андреа собирался с духом. Малефик втайне недоумевал по поводу въедливости, нимало не свойственной Мускулюсу ранее, — но промолчать и не задать один докучливый, неэтичный, слишком личный и, в сущности, не имеющий значения вопрос…

Нет, не мог.

— Скажите, что вы испытываете, когда… — следующее слово далось с трудом, словно дипломированный колдун произносил его впервые. — Когда колдуете?

Ничего не изменилось в грубом мужицком лице кожевника. Ни единая жилка не дрогнула. В отличие, скажем, от ведьмы Мэлис, для которой тема шмагии была оскорбительной и болезненной.

Швеллер задумался, простецки почесал в затылке. Как если бы гость всего лишь продолжил естественную и привычную для обоих беседу.

— Не мастак я рассказывать, сударь. Наверное, то же, что и вы, не в обиду будь сказано. Руками разное делаю, слова всякие говорю. Ясе легче и становится. А то что ж это выходит: лежит и лежит, колода колодой. Жалко ее, вот и помогаю. Встает Яся, гуляем мы с ней по холмам и долинам, разговоры ведем… Раньше мало говорили, так хоть сейчас отведем душу. Вы представьте, что в силах Ядвиге моей помочь, и сразу поймете: что да как. Уяснили, сударь?

— Не очень. Поймите правильно, друг мой, — я практик, для меня результат важней собственно действий! А если результата днем с огнем не сыщешь…

— И я этот… ремесленник, — похоже, слово «практик» не тем краем легло на язык Швеллеру. — Вы, сударь, знаете: если сказать это и сделать то, значит, грянется молодец оземь и обернется, скажем, тараканом. Всякий раз, как станете говорить и делать, — грянется и обернется. Хошь лови его, хошь дави. А я знаю другое: если в дубилку помимо кебраччо, сумаха и лирного корня еще подбавить ирису-болотнику, то кожа окрасится в желток. Сколько раз ни подбавляй, столько и окрасится. Ну а теперь представьте, что мы оба все сразу знаем. И про молодца-таракана, и про ирис-болотник. Доподлинно знаем, только по-разному. В мое колдовство никому и глазком не заглянуть, а из вашей желтой кожи никаких сапожков не сшить. Важно ли это, ежели мы знаем? Умеем? Делаем?! Эх, ну сказал ведь: не мастак я излагать…

Андреа подумал, что он похож на лекаря-неумеху. Не кожевник с его теорией шмагии, а Андреа Мускулюс со следующим вопросом. Взял, значит, ланцет и ткнул наугад, в красное, живое, распахнутое настежь.

— Простите меня, мастер. Простите ради Вечного Странника, ради путей его нескончаемых. Но ведь вы понимаете, что все это — лишь плод вашего воображения? Что всего этого — нет?! Что все — понарошку, как детские куличики?!

— Не дурак, сударь. Конечно, понимаю. Ну и что?

Малефик смешался, не зная, что ответить. А кожевник продолжил, задумчиво тревожа пальцами мочку уха. Убедиться, наверное, хотел, что не оторвали в свалке.

— Все я понимаю, мастер колдун. Все до последнего ремешочка. Плод, понарошку…

Могучий кожемяка говорил спокойно, без стеснения или обид.

Даже улыбался чуточку.

— Спасибо мастеру Яношу, что набрел на мой дом, не минул Ятрицу стороной. Не иначе, судьба на старости лет оглянулась. Многому он меня научил. Без него я бы, как слепой кутенок, самоходом тыкался… Пойду я, сударь. Хорошо бы еще к Ядвиге заглянуть. Отдыхайте.