Ольга Денисова - Одинокий путник

Колдун не спешил зайти в калитку, а остановился и, разложив локти на частых тонких жердях, опустил подбородок на руки, глядя на женщину и хитро улыбаясь. Лешеку очень хотелось увидеть ее лицо, и когда она обернулась, он восхищенно, а может, и испуганно вздохнул, как будто только что вынырнул из воды: у нее были ярко-зеленые, глубокие глаза, которые смотрели так странно, так отрешенно, как будто и не видели ничего вокруг. Но вместе с тем этот безучастный взгляд обжег его, скользнув по лицу, словно за один миг женщина разглядела всю его сущность. Однако через секунду лицо ее просияло, собольи брови взлетели вверх, щеки покрылись нежным румянцем, и губы тронула радостная улыбка.

– Охто! – женщина подбежала к забору и остановилась напротив колдуна, нерешительно взглянув на Лешека. И, хотя она стояла в паре шагов от него, Лешек все равно почувствовал, какая она теплая.

Колдун, прямо через забор, обвил ее шею рукой, притянул к себе и поцеловал в щеку.

– Смотри, что я тебе принес, – он достал из кошеля подвески-капли и покачал ими у нее перед лицом.

Ее зеленые глаза вспыхнули и щеки загорелись еще ярче, отчего лицо колдуна стало довольным и радостным.

– Мне ничего не надо, – улыбнулась она.

– Конечно, не надо. Ты и так красивая. Но возьми все равно. Только Леле не отдавай, мала она носить такие штуки. Я ей бусы купил. А это, – колдун кивнул на Лешека, – тот самый певун.

– Как тебя зовут, малыш? – ласково спросила женщина, но Лешеку все равно показалось, что ее глаза обжигают. Он думал, что перестал быть похожим на малыша: колдун время от времени мерил его рост на косяке двери, и получилось, что за зиму он вырос на целых полтора вершка.

– Он не малыш, – колдун посмотрел на обиженное лицо Лешека, – он совсем взрослый парень, ровесник твоему Кышке. И зовут его Лешек.

Колдуну Лешек позволял называть себя малышом, почему-то в его устах это звучало необидно.

Хозяйка позвала их в дом, и по дороге колдун обнимал женщину за пояс, и Лешек чувствовал себя лишним, до тех пор пока не увидел на крыльце девушку. Наверное, это была Леля, про которую говорил колдун, потому что тот вручил ей стеклянные бусы, и она так обрадовалась, что, не смущаясь Лешека, прыгала на одной ноге и смотрела сквозь бусины на солнце. Ей было лет четырнадцать или пятнадцать, а может и больше. Лешек остановился внизу, не смея к ней приближаться, и рассматривал ее долго и пристально: тонкие и в то же время округлые руки, мягкие черты лица, с зелеными глазами, как у матери, но вовсе не обжигающими, а прозрачными на солнце; ее гибкий, опоясанный цветной веревочкой стан, ее босые ноги, совсем маленькие, и розовые уши, и толстую косу, и выпуклую грудь. Женщины казались ему удивительными существами – нежными, мягкими наощупь, и… беззащитными, чувствительными.

– Чего уставился? – девочка надменно повела плечом.

– Ты очень красивая, – честно ответил Лешек.

– Конечно. Только не про тебя! – усмехнулась она и тряхнула косой.

Лешек не понял, что она имеет в виду, но ему все равно стало немного обидно.

– Почему? – спросил он.

– Мал еще!

– Хочешь, я спою про тебя песню? – он шумно сглотнул: ему хотелось сделать для нее что-нибудь приятное, с одной стороны, и чтобы она посмотрела на него благосклонно, с другой.

– А ты умеешь? – скривилась она.

– Умею.

– Ну, спой, – она снова повела плечом, опустила косу вперед и присела на ступени крыльца, перебирая ее кончик пальцами.

И Лешек спел. Ему часто удавалось петь сразу, без всяких размышлений – и слова, и мелодия рождались в нем по волшебству. Нет, для этого, конечно, нужен был определенный настрой: так просто могло и не получиться, но сейчас именно такой настрой он в себе и чувствовал. И песня его порхала вокруг ее головы, как бабочка, из-под нежных крыльев которой лилось еле заметное дуновение. Он пел про волшебный сад, полный цветущих деревьев, среди которых, под лучистым солнцем распускается прекрасный белый цветок. Про трепетные полупрозрачные его лепестки, и яркую, спрятанную в них сердцевину. И кончалась песня хорошо: цветок срывал красивый юноша, и он не вял над его постелью, даже когда наступила зима.

– И это – про меня? – тихо спросила девочка, наклонив голову и подняв брови.

– Да, – ответил Лешек смущенно.

– Пойдем, – она решительно поднялась с крыльца и направилась в сад.

Лешек пошел за ней, опустив голову и глядя на ее мелькающие под рубахой щиколотки – и ходили женщины особенно: плавно, ступая узко, и ему казалось, что земля слишком тверда для прикосновения их ступней.

Девочка завела его вглубь сада, где по обе стороны от дорожки росли цветы, долго рассматривала их, а потом выбрала самый большой, только не белый, а чуть розоватый, безжалостно сорвала и протянула Лешеку.

– На, возьми. Только он завянет.

Лешек кивнул: ему не хотелось, чтобы цветок завял.

– Пойдем, я тебя познакомлю с моими братьями. Домой сейчас нельзя, мама рассердится, так лучше уж поиграть на улице.

– А почему мама рассердится? – спросил Лешек.

– Глупый ты, потому что маленький. К ней же Охто пришел, они будут любить друг друга, и нам на это смотреть незачем.

– А разве нельзя смотреть на то, как люди любят друг друга?

Девочка прыснула:

– У тебя что, папы с мамой не было?

– Были, конечно. Только папа умер, когда мне был всего год. А мама, когда мне было пять.

– А Охто тебе кто?

Лешек задумался: а кто ему колдун?

– Он мой друг, – ответил он, перебрав все варианты, – так почему на это нельзя смотреть?

– Потому что это должно происходить наедине, когда никто им не мешает.

– Тайно?

– Нет, не тайно, а просто… чтобы никто не видел.

– А если кто-нибудь увидит?

– На такое нехорошо смотреть.

Лешек ничего не понял, и решил спросить об этом колдуна.

– Мой папа тоже умер. Давно, – сказала девочка, – я его помню. Он был очень сильный и красивый.

Братьев Лели они не нашли, и долго сидели на крутом берегу реки, разговаривая. Лешек до этого никогда не говорил с девочками, и ему было очень интересно. Выяснилось, что девочки знают гораздо больше мальчиков из монастыря. Он успел поведать Леле свою историю, правда, опустив некоторые подробности монастырской жизни. Ему, например, было стыдно ей признаться, что Лытка его защищал от других ребят, и совершенно невозможным казалось рассказать, что в монастыре его секли розгами – он считал, будто это настолько унизительно, что ни одна девочка не захочет с ним после этого разговаривать. А тем более такая умная и красивая, как Леля. И историю с Дамианом пересказывать не стал, она с самого начала и до конца представлялась ему бесславной, просто сказал, что тяжело заболел, а когда она спросила, чем, ответил, что простудился.