Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

– Мой генерал, теньент Сэ для меня никакого значения не имеет. В отличие от Печального языка и вашего состояния. Я считаю свои долгом проследить за тем, чтобы ваши приказания исполнялись должным образом. Мне кажется, это не будет излишним.

Леворукий его побери! Нашел, чем взять, почти нашел, потому что оставлять Валентина здесь нельзя. Как бы ни хотелось…

– Берк и Рёдер не нуждаются в переводчиках. То, что я намерен вам поручить, гораздо важнее. Кроме того, у меня к вам личная просьба… Я надеюсь, что моя… сестра скоро будет свободна. Я напишу ей, но будет лучше… если она услышит рассказ очевидца.

– Мой генерал, можете считать это дерзостью, но я не считаю себя вправе вас оставить. Я так или иначе повлиял на принятое вами решение. И я за него в ответе.

– Чушь. После известий об обозе… я мог решить только так. Хватит, Валентин… Приказы не обсуждаются, а я как-то привык… отвечать за свои решения без посторонней помощи.

– Но для успешного выполнения ваших решений здесь и сейчас помощь вам потребуется.

– Леворукий и все кошки его!.. И как только Алве удалось вас… отослать?

– Мой генерал, я пришел к выводу, что Первый маршал Талига сможет без меня обойтись.

Закат выдался такой, что Валме позавидовал закатным тварям и едва не надрал собственные уши за отлынивание от уроков живописи. Кэналлийцы Эчеверрии, которых они только что догнали, стали лагерем на пологом склоне, словно созданном для созерцания небесной мистерии, а Леворукий старался вовсю, не хватало только скрипок.

Запад тонул в золотистой дымке, но небо над ней светилось чистой весенней зеленью, в которой парили плоские перистые облака: снизу белые, сверху – дымчато-серые. Выше изумруды сменяла больная бирюза, которая постепенно синела до эмалево-голубого, а в зените лениво выгибались облачные звери – розовые с фиолетовыми спинами. Звери глядели на замерший над холмами ровный золотой круг, им было не больно – туман над тополями стоял такой, что смотреть на солнце могла бы даже сова.

Ветер шевелил расцветающие травы, донося аромат одичавших садов. Дорак уже отцвел, но у Кольца Эрнани еще бушевала бело-розовая вьюга. Чувство прекрасного распирало, и Валме решил разделить его с Вороном, созерцавшим ту же феерию.

– Сегодня я завидую мазилам, – с ходу сообщил Валме, – а вы?

– Нет.

Краткость ответа Марселя не смутила, но стало слегка обидно за мимолетность красоты.

– Неужели вам не хочется это сохранить?

– В юности хотелось, только я не Рихтер, не Веннен и не Гроссфихтенбаум, а зависть слишком обременительна… Проще стать первым или признать чужое первенство. Ты же не обгонишь лошадь и не переживешь черепаху, так зачем им завидовать?

– Черепаху можно съесть.

– Но не прожитые съеденной черепахой годы не присвоить, а другие черепахи все равно будут смущать твой покой при жизни и преспокойно ползать после твоей смерти.

– Вы правы. – Позор, опять он не может на «ты», несмотря на свершившийся брудершафт! – Маэстро Гроссфихтенбаум думал так же. Помнишь, он сказал, что умрет в тот миг, когда на искреннюю похвалу чужой музыке ответит не рапсодией, а бранью? Но закат все равно жаль… Особенно облака.

– Что ж, поговорим о Закате. Боюсь, ты меня неправильно понял. Ты не просто рискуешь оказаться в Закате, как все, кто ввязался в войну и политику, ты в нем окажешься… Тебя ждет то же, что и Моро.

– И что в этом плохого? – Если Марсель и кривил душой, то лишь чуть-чуть. – Лучше быть Моро, чем… святым Аланом. Воду на нем не возили, мерином не сделали, а под конец он убил кого хотел и при этом кого надо. Тот же Килеан кончил плачевней…

– Судьба Килеана Валмону никоим образом не грозит, – утешил маршал. – Но, прыгая в огонь, не обязательно обливаться касерой. Самое нелепое, что ты не уйдешь, даже если будешь знать все…

– Скорее всего, – не стал кривить душой Марсель. – А чего я не знаю? Про присягу и монстров ты говорил. Судя по некоторым намекам, твоя удача дорого обходится другим? Ну и что? Хотя расскажи, конечно, а то опять окажется, что кто-то кого-то недооценил.

– И это только виконт, который вряд ли станет графом… – Маршальский смешок вышел неприятным. – Что ж, да будет тебе известно, что я проклят. Это напоминает Дидериха, но набралось слишком много доказательств. Я начал их искать, встретившись с Леворуким. Он оказал мне услугу, о которой я не просил, и отправился по своим делам. Не знаю, когда и с чем он вернется, но долгов он не списывает, можешь поверить.

– Верю, – подтвердил Марсель, хотя этого никто не требовал. – А я думал, с тобой что-нибудь гальтарское…

– И это тоже. Проклят не я лично, а все Алва, вернее, Борраска… Варастийская ветвь просто вымерла, мы оказались крепче. Подозреваю, Леворукого привлекла именно эта моя особенность. Прикончи меня кто-нибудь, и проклятью – конец, поэтому мне и везет.

– А это не… как ее там? Не гордыня? То есть мало ли кому везет. Давенпорту там или нам с папенькой.

– У графа пятеро сыновей, а у тебя четверо братьев. Живых! Предстоит драка почти вслепую, а я по милости древнего страдальца, не ведавшего, что он несет, связан по рукам и ногам. Мне нельзя ничего хотеть, ничего решать, никого к себе подпускать, даже лошадей.

– Это может раздражать, – признал Валме, – но я-то делаю что хочу, и мне это нравится. В конце концов, Валмонов в этом мире достаточно и без меня. Ты это сам только что признал, а до нашей поездки в Фельп я выглядел намного хуже, и уж точно, не будь тебя, я не завел бы собаку, так что моя жизнь всяко стала бы беднее…

– Хорошо, – счастья и благодарности в голосе Ворона не слышалось, – будь по-твоему… Поехали.

– Куда? – вопросил Марсель, не то чтоб с подозрением, просто почти стемнело и хотелось перекусить. – То есть поехали, но, может быть, после ужина?

Алва не ответил, просто послал серого вперед. Любопытно, появится у жеребца имя или его так и станут звать Лошадью? Будь бедняга женщиной, он бы рыдал ночами и сжигал портреты Моро.

Красота на небе увядала на глазах, придорожные заросли стали темными, а кэналлийские костры позади – рыжими и яркими. В кустах кто-то вздохнул. Если начнет стенать, станет совсем весело.

Алва молча гнал коня через луг к обсаженной тополями дороге. Какой он все-таки сдержанный! Увериться, что угодил сразу под проклятие и под защиту, решить, что вокруг все станут предавать или умирать, и не пристрелить Штанцлера, чтоб хоть немного успокоиться перед войной и Изломом с его золотыми рожами, чтоб их…

– Марсель!

– Да.

– Я сейчас пересеку дорогу и двинусь вперед. Если я упаду, как в Олларии, ничего не делай. Пусть покажется кровь. Когда ее будет много, заберешь меня в развалины. Их отсюда почти видно.