Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

Никуда не денешься, Перт в той же степени туп, в какой исполнителен. Ему велено называть одного узника графом, и дурак тотчас превращает другого в короля. Чего доброго, прикажет то же подчиненным. Сославшись на супрема.

– Полковник, – Ричард старался говорить спокойно и доходчиво, – содержащихся в Багерлее дворян, не лишенных его величеством титула, следует именовать согласно этому титулу. Отрекшийся король – всего лишь Фердинанд Оллар. Это правило распространяется на всех олларовских прихвостней, какие бы должности они ранее ни занимали. Вы меня поняли?

– Да, господин супрем.

– Ступайте.

Перт убрался. Дик отряхнул шляпу, расправил краги на перчатках, прошелся от арки до домика и обратно, старательно обходя серые лужи. Это будет первая встреча с эром Августом за полтора года! Первая настоящая встреча. Супрем обязан навещать узников, чья судьба еще не решена, а против эра Августа даже не выдвинуто обвинений – Роберу не до его нелепой ненависти, и хорошо…

Пятнистый булыжник, отчего-то оказавшийся посреди двора, бросился под ноги. Юноша споткнулся, с позеленевшей крыши раздался визгливый детский смех. Захлопали крылья. Стайка голубей сорвалась с карниза и исчезла в серых облаках. Кончался первый месяц весны, но небо казалось осенним, а пропитанные чужим отчаяньем камни дышали злобой и голодом. Как дорские мертвецы.

Тьма в арке стала гуще и тяжелее, почудилось, что там кто-то стоит. Кто-то маленький, но опасный. После Доры Ричарду часто бывало не по себе, но страхи обычно дожидались темноты, хотя «в стенах тюрьмы нет ни дней, ни ночей». Дидерих был прав и здесь.

В одной из луж плеснула вода, будто в нее кто-то наступил, полетели мутные брызги. Невидимый ребенок заходился смехом, а грязное пятно на дальней стене стало больше и ярче. Хлюпнула и заволновалась еще одна лужа. Оставаться среди хмурых, словно бы сближающихся зданий становилось невмоготу. Положив руку на эфес, юноша начал пятиться к дереву, ища защиты меж узловатых, взломавших каменные плиты корней. Живых. Надежных. Добрых. Он перевел дух, лишь прижавшись спиной к стволу. В арке никого не было, как и на крыше. Плохо отполированными зеркалами стыли лужи. Сквозь черные ветки проглядывало растрепанное птичье гнездо. Ребенок успокоился и замолчал. Сынишка какого-нибудь надсмотрщика. В Багерлее есть женщины, значит, могут быть и дети…

Юноша глубоко вздохнул, поправил сбившуюся шляпу, разгладил воротник – и вовремя. Из открывшейся двери показался полный, тепло закутанный человек и спокойной походкой направился к Ричарду. Отороченный мехом капюшон скрывал лицо, и Дикон не сразу сообразил, что перед ним эр Август, а сообразив, растерялся. Супрем Талигойи не мог обнять узника на глазах подсматривающих тюремщиков; герцог Окделл был не вправе оттолкнуть находящегося в беде друга, но все решилось само собой. Бывший кансилльер остановился в шаге от приросшего к земле юноши и вытянул руку, не позволяя приблизиться. Внимательный усталый взгляд напоминал о нечастых тайных разговорах. Пусть горьких, но всегда откровенных.

– А ты похудел, Дикон, – задумчиво произнес Штанцлер. – Похудел и возмужал. Когда я видел тебя последний раз… ты был еще графом Гориком, хоть и звался Повелителем Скал. Теперь ты не сын Эгмонта, ты – Ричард Окделл… Как матушка, сестры, Реджинальд?

– А вы не похудели… – невпопад откликнулся Ричард. – Эр Август… матушка погибла… Они все погибли. Понимаете, все… Весь Надор!

Он ни с кем еще об этом не говорил. Вернее, говорил, но как Повелитель Скал, гордо вскинув голову.

– Весь Надор?! – не понял эр Август. – Как это? Не может быть!.. Бергеры и старший Савиньяк жестоки, но детей не тронут даже они… Неужели Мирабелла… Твоя матушка предпочла смерть унижению? Смерть собственных дочерей?!

Матушка бы могла. Если б пришел Лионель и «навозники», она бы… Она бы так и поступила, но Савиньяк не пришел.

– Это не Лионель, – чужим голосом сказал Дик, – это… Это вообще не война. Такое бывает, я помню в землеописании… Под Надором было подземное озеро, потом вода почему-то ушла. Получилась пустота, своды не выдержали… Такие провалы бывали в Алати. И в Рафиано, только меньше.

Эр Август откинул капюшон и несколько раз глубоко вздохнул. Если б он принялся утешать, Ричард бы замолчал, но Штанцлер не утешал. Он был рядом, и он чувствовал, что значит потерять Надор.

– Дэвид Рокслей получил письмо. – Сколько тепла в этих старых измученных глазах, тепла и боли! – То есть не так… Сперва вернулся отряд Робера. Он был помолвлен с моей сестрой. Я знаю, вы в ссоре…

– Какое это сейчас имеет значение, – махнул рукой Штанцлер. – Последние годы я тяготился одиночеством, но лучше быть одному, чем пережить гибель близких, гибель любви… Над Эпинэ тяготеет какой-то рок!

– Робер не любил Айри. – Обида на сестру умерла вместе с ней. Остались щемящая жалость и память о задыхавшейся над мертвым конем девочке. Надо было увезти Айрис прямо тогда. Она бы не попала к Алве, не сошла бы из-за него с ума… Катари приняла бы дочь человека, которого любила. Айрис могла бы встретить Дэвида или еще кого-нибудь. Она бы осталась в столице, живая…

– Потерять любимую страшно, не спасти ту, кого клялся защитить, – невыносимо. Особенно для живущих чувствами и памятью, а не разумом и долгом. – Штанцлер не утешал, он просто размышлял вслух. – Мне всегда было жаль последнего из Эпинэ. Возможно, моя жалость и стала причиной его ненависти. Иноходец ненавидит собственную слабость и неудачи, но переносит эту ненависть на меня…

– Нет, – перебил старика Ричард, – дело в кольце… Том, что вы мне дали. Робер не верит, что оно принадлежит Эпинэ. Что его предки были отр… Что они так убивали.

– Ты рассказал Иноходцу все? – Штанцлер вновь накинул капюшон, и Ричард понял, что тоже мерзнет. Плащ для такой «весны» был слишком легким.

– Рассказал. Эр Август, давайте походим. Вы же на прогулке.

– Конечно, Дикон. Если не возражаешь, дойдем до храма. Он всегда открыт, а я хочу помолиться за погибших. За Надор… Гнезда Окделлов больше нет, в голове не укладывается… Твоя стойкость, Дикон, делает тебе честь, но траур – это не просьба о сочувствии. Это память.

– Я все равно их помню… Я все помню!

Выстывшие отцовские комнаты. Буквы на обратной стороне стола. Старые портреты, старые башни, старое оружие… Нависшая над дорогой скала. Сломанная ива… Ничего этого теперь нет. Ларак больше, владения Манриков богаче, только это утешение для купцов и выскочек. Сюзерен, отдавая Дику Красный Манрик и вотчину Эйвона, не пытался утешить. Он тоже понимал все. Как и эр Август.

– Конечно, ты помнишь, – кивнул бывший кансилльер. – Мы, Люди Чести, еще и люди Памяти, но если разделить горе с Создателем, станет легче.