Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

– Я счастлив стать свидетелем примирения двух церквей, – объявил алат и голосом генерала, поднимающего войска, гаркнул: – Во имя Создателя!

– Ему угоден мир, – хмуро подтвердил агариец. – Так и будет!

– Ваше высокопреосвященство, – тихо попросила Катарина, – я смиренно прошу… Мы просим вас скрепить нашу договоренность подписью.

Левий тронул своего голубя и с достоинством поднялся к трону, сравнявшись ростом со стоящим ступенькой ниже алатом. Быстрый росчерк пера, пристальный взгляд голубых глаз.

– Во имя Создателя. – Глубокий голос кардинала наполнил зал, и Робер понял, что Катарина говорила тихо. – Нет большей радости для служителя Его, нежели положить конец бессмысленной вражде и открыть дорогу детям Его к храму. Об этом пекся святейший Адриан. Об этом молился святой Оноре, и молитвы его были услышаны, а жертва, ибо это была жертва, принята.

В этот светлый час под взглядом ушедших святителей я не могу скрывать правду, какой бы горькой она ни являлась. Не все князья церкви желают мира. Есть среди них и те, кто не погнушался надругаться над святыней, не ужаснулся мысли подменить благодать смертью, кто обрек на нее невинных и послал на гибель собрата своего. Увы, не все собратья мои примут с радостью согласие двух церквей, не все возблагодарят Создателя. Не всегда в Святом граде Милосердие торжествует над злобой, а Чистота над завистью, но не зря наделил нас Он высочайшим благом – свободой воли – и велел внимать лишь голосу Его.

Знаю я: то, что сделано сейчас, угодно Ему. Если придется мне выбирать между волей конклава и волей Его, между саном моим и паствой моей, между миром и войной, выберу я то, что должно пастырю, и да будет то, что будет.

По воле святого Эрнани церковь наша утвердилась в городе сем, когда носил он еще имя Кабитэла. Агарис же возрос как обиталище торговцев, превыше всего ценивших золото. Не было святости в земле, на которую волей светских властителей пересадили древо Эрнани, от того раз за разом взрастают на том древе ядовитые плоды.

Трижды выказывал Создатель волю свою, стремясь образумить слуг своих. Насылал он на них мор, щадя лишь тех, кто шел путем Его. Становились орудием Создателя воинство морисское и воинство Франциска Оллара и пасынка его Рамиро, но проходили годы, и забывалось то, что нельзя забывать, и терпение Его подвергалось испытанию.

Как могу я не ждать новых кар, видя, сколь глубоко проросло Зло в сердцах тех, кто должен хранить ото Зла сердца других? Я вижу, как правители светские нарушают договоры, как охватывает Золотые земли война, как сосед поднимает руку на соседа, а солдат изменяет присяге. Даже среди князей церкви находятся те, кто, вняв наущениям Врага, поднимает руку на праведных. Не от руки разбойников пал святой Оноре, и не своей смертью умер магнус ордена Славы Леонид, да падет гибель их на последние весы и да ответят убийцы пред Создателем за содеянное! Не золотое время нам выпало, но железное. Выпало нести нам на плечах своих бремя грехов предков наших, и правителей наших, и пастырей наших, и нет нам иного пути, как исполнить долг свой и положиться на Милосердие Его. Да спасутся невинные, и да очистятся служением своим виноватые. Орстон!

– Мэратон! – с каким-то испугом воскликнула Катари. Вскочив и преклонив колени, она на мгновенье перестала быть королевой, но лишь на мгновенье.

– Ваше величество! – Так и не спустившийся к остальным послам алат помог женщине подняться. Та благодарно кивнула и вновь утвердилась на троне.

– Мы неустанно молимся о мире и о спасении невинных. И мы также исполним свой долг. Прежде чем отпустить Посольскую палату, мы…

– Ваше величество! – Дикон едва не сбил с ног спускающегося Левия, а Катари от неожиданности вздрогнула, по-детски закусив губу. – Ваше величество, прежде чем… Если вы… Кровь и честь Повелителей Скал принадлежат вам, но я… Я не войду в регентский совет, пока человек, заменявший вам отца… человек, живший во имя Великой Талигойи, остается в Багерлее. Ваше величество, вы как никто другой знаете, что делал Август Штанцлер… Он стар и болен, но его заслуги… Эпинэ ошибается, он не знает ничего!

– Я помню, – тихо сказала Катарина. – Август Штанцлер будет освобожден. Мы знаем, что он болен, а его поместья разорены войной. Он вернется в свой дом, и я… мы сделаем все, чтобы совершенное им было оценено по достоинству. Герцог Окделл, если вам позволяет здоровье, отправляйтесь в Багерлее с этой вестью прямо сейчас. Комендант Перт здесь, он исполнит наше распоряжение.

Господа, прежде чем отпустить вас, мы вынуждены заявить свой протест тем, кто в нарушение Золотого Договора признал власть узурпатора, и тем, кто, воспользовавшись печальными событиями в Талиге, развязал войну в надежде отторгнуть наши исконные земли.

– Ваше величество! Припадаю к стопам Талигойской Розы! – Дикон уже умчался, его место занял кагет. – Я счастлив открыть то, что держал при себе долгие месяцы. Отвратительные грязные месяцы власти жестокого и бесчестного выродка. Человека, недостойного имени талигойца… Да будет всем известно, что Кагета свято чтит договор с великим Талигом. Мой казар Баата – вернейший друг Талига и рыцарь его прекрасной королевы. Он ни на мгновенье не признал жалкого Ракана!

Те, кто помнит непотребное действо, именуемое коронацией, подтвердят, что за верительные грамоты я вручил предателю Вускерду и как я швырнул в лицо Ракану то, что думает про него и про тех, кто вступает в сговор с Гайифой, мой государь. Знающие мой народ поймут, как неприятно было мне бросать тень на мое безупречное имя и имя моего отважного отца, но я не мог покинуть Талиг, желая оказывать помощь тем, кто не склонил головы перед узурпатором. Для кагета смерть не страшна, страшно бесчестие, но я пошел и на него, дабы не запятнать моего государя участием в отвратительном маскараде и сохранить возможность… служить нашей великой дружбе.

– Мы благодарны, – улыбнулась Катари. – Мы просим простить наше женское любопытство, но что было в верительных грамотах?

– Моя королева, эти слова могут слушать лишь мужчины. Не лучшие мужчины. Я умоляю вас о величайшей милости. О цветке из ваших прекрасных рук. О нежном, благоуханном, достойном песни, омытом росой цветке.

– Конечно, господин ло-Ваухсар. Офицер, подайте мне цветок. Какой именно вы хотите?

– Белый! Белый и чистый, как душа прекраснейшей из королев.

– Извольте…

Комендант Перт подал руку, и Дикон, выходя из кареты, на нее оперся. Узник, уважая себя, не попросит о помощи тюремщика, сколь бы сильной ни была боль, но член регентского совета вправе принять услугу младшего офицера. К тому же Перт ничем себя не запятнал, оказавшись в точности таким, как утверждал Мевен, – честным, недалеким, исполнительным. Комендант Багерлее принимал происходящее во дворце со спокойствием обозной клячи, но подлецом он не был.