Елена Прудникова - Мост через огненную реку

Горожане близлежащих кварталов, задыхавшиеся в тесных грязных домишках, очень быстро поняли, какой получили подарок. Вскоре в погожие дни на стену стали перебираться все, кто только мог. Швеи, вышивальщицы, кружевницы с работой, лоточники, а потом и мелкие торговцы со своим товаром, наконец, те, кто просто желал прогуляться.

Городские власти пытались бороться с тем, что стена превращается не то в рынок, не то в площадь – но куда там! Разве можно бороться со стихией! Наконец, власти махнули рукой, решив, что в случае осады все сами собой разбегутся, а пока войны нет, и так сойдет.

Всего этого великолепия с ольвийского тракта видно не было – оно скрывалось за частоколом, а частокол наполовину загораживали дома нового предместья. Но там, где она быта видна, десятифутовая городская стена с неровным забором поверху, из-за которого виднелись деревья и крыши домов, доводила Энтони до истерического смеха.

Трогартейн быт самой богатой, чистой и нарядной из столиц бывшей Империи. На вершине холма возвышался Тейн, в полумиле от него, на второй вершине – королевский дворец, от них спускались к стене широкие улицы, на которых чередовались особняки знати, роскошные лавки и добротные городские дома. Улицы были вымощены камнем и даже, по особому приказу короля, раз в неделю, перед воскресеньем, подметались – такой роскоши не знала ни одна из столиц.

Чем дальше от холма, тем грязнее были улицы, непригляднее дома и беднее население. Наконец, по внешнему краю нижнего города к стене примыкало кольцо мастерских, складов и фуражных дворов, многие хозяева которых сочетали свою торговлю и ремесло с менее почетными, но куда более выгодными занятиями – контрабандой, торговлей краденым и запретным товаром. Где-нибудь в дальнем углу склада имелась неприметная дверка или люк в полу, заваленный всяким хламом – оттуда шел тайный ход, выводящий за городскую стену, в какой-нибудь неказистый домик на грязной улочке нового предместья. По таким ходам в город проносили тюки с товарами, по ним же выбирались и «дети ночи», возвращавшиеся с удачного дела во Вшивый замок.

«Вшивым замком» называли заброшенную баронскую усадьбу, располагавшуюся в полумиле от Трогартейна. Когда хозяева оставили полуразрушенное строение, его облюбовали для себя «дети ночи» – а попросту говоря, воры, разбойники, нищие, шлюхи и прочая подобная публика. Сюда они возвращались с дела, здесь прятали и делили награбленное, покупали и продавали краденое, пили, играли в карты и кости – одним словом, жили. Городские власти мудро не стремились выкурить их оттуда – уж лучше один большой притон за городом, чем двадцать маленьких внутри его стен.

Сейчас обитатели Вшивого замка также высыпали на обочину, приветствуя возвращающиеся войска. Кое-где солдаты прямо на ходу меняли мелкие трофеи на дешевую водку, иные дамочки уличного пошиба норовили тут же подцепить клиента. В голове колонны, где шел авангардный полк, от них лишь отмахивались. Но следующие полки направлялись не в город – они поворачивали к казармам по дороге, огибающей новое предместье, и там то и дело кто-нибудь из особо нетерпеливых уединялся на несколько минут с такой красоткой в кустах или за ближайшим забором, а потом бегом или галопом догонял строй, сопровождаемый хохотом товарищей.

Между тем авангард уже давно миновал приют «детей ночи» и приближался к увитыми цветами воротам.

…Уже в миле от города на обочинах стояли люди. Женщины, традиционно неравнодушные к военным, бросали солдатам цветы и ранние яблоки. Энтони поймал большое красное яблоко и, придержав Марион, со вкусом захрустел. Вокруг одобрительно закричали горожане, довольные, что милорд не побрезговал их скромным угощением. Оставалось лишь влепить поцелуй какой-нибудь румяной красотке, что Энтони и не преминул сделать – перегнувшись с седла, он подхватил смазливую девчонку лет шестнадцати, усадил перед собой и принялся от всей души ее целовать, в промежутках между поцелуями угощая своим яблоком. Эта выходка быта встречена взрывом восторга, девчонка для виду отталкивала его, но не отворачивалась – еще бы, целоваться с самим милордом Бейсингемом! Теперь ей станут завидовать все женщины предместья.

Нацеловавшись всласть, Энтони отпустил раскрасневшуюся девушку уже перед самыми воротами и принял, наконец, вид, приличествующий полководцу-победителю. Сейчас ему во главе авангардного полка предстоит торжественно проследовать через весь город к площади перед королевским дворцом. Там он вручит королю одно из добытых знамен, тот повесит ему на шею очередной орден, и на этом все закончится. Он даже дам рассматривать не будет – пропыленному и уставшему генералу нынче вечером не до женщин, ему бы помыться да выспаться в чистой постели, чтоб никто не мешал. Разве что Элизабет… но об этом лучше вообще не думать.

Но завтра – о, завтра совсем другое дело! Король будет давать праздник в честь победы и победителей. Сначала прием, потом обед, потом – бал, на котором Энтони станет флиртовать напропалую, но не уединяться в боковых комнатках, о нет! В этот вечер для него не может быть никакой иной женщины. Его Величество, как обычно, проведет несколько танцев, потом отдаст должное вину и уйдет восвояси с какой-нибудь из придворных дам, а Энтони, когда все начнут разъезжаться, отпустит слугу и незаметно исчезнет, пройдет по знакомым коридорам в правое крыто дворца, откроет дверь в обитый голубым шелком, пахнущий розами будуар… Фу, как все пошло, прямо как в низкопробном романе… но там его будет ждать прекраснейшая женщина мира. По всем землям славится красота королевы Трогармарка Элизабет, и эта красота принадлежит ему, Энтони Бейсингему. Насколько герцогу известно, других любовников у королевы по-прежнему нет…

…Он был таким уставшим, что, едва смыв дорожную пыль, рухнул в постель и проспал до следующего полудня. И лишь проснувшись на чистых простынях, разбуженный солнцем, бьющим в окно, осознал, что начинается другая, мирная жизнь. Он любил эту жизнь всем своим существом, телом и душой, смаковал ее, как выдержанное ориньянское, наслаждаясь каждым глотком – и чтоб ни одного не упустить!

Сначала легкий завтрак в постели, потом прохладная ванна с мятным настоем и еще один завтрак, долгий и основательный. Затем дошла очередь до цирюльника. Это было надолго. За три месяца кампании Энтони пришел в совершенно непотребный вид. Он предпочитал вовсе не стричь волос и бороды, чем доверять себя штабному брадобрею. Но и собственный цирюльник в этот день не удостоился доверия герцога. Время от времени прикладываясь к бокалу с вином, разнеженный Бейсингем философски наблюдал в зеркале, как мастер Агнет с улицы Брадобреев завивает ему волосы, придает форму бороде, приводит в порядок руки. Жаль, что последнее до конца не удалось. Пройдет не меньше месяца, прежде чем руки примут пристойный вид, но уж с этим ничего не поделаешь, он не гвардеец какой-нибудь, чтобы ценить гладкость кожи выше удобства и целыми днями в такую жару париться в перчатках. Плохо, что вот уже несколько лет в Трогартейне перчатки не надевали и на балы, это было не просто не принято, но вопиюще старомодно, – а как бы они сейчас пригодились! Энтони подумал, подумал и махнул рукой – ничего, в конце концов, он пришел с войны, и лилейные ручки иметь не обязан. Если не надевать колец, то сойдет…