Елена Прудникова - Мост через огненную реку

– А я всегда говорил, – фыркнул максимус, – что верхний город без нижнего, все равно что голова без брюха. Что до дела, то продовольствие будет и одежда тоже, склады у реки уцелели. Только деньги нужны. Тот, кто взвинтит цены, больше в Трогар-тейне торговать не будет, это я обещаю, но хотя бы три четверти продажной цены купцам надо дать… Что тебе, милая?

К ним незаметно, как умели только монахини, подошла немолодая женщина в серой рясе ордена Констанции с ящичком в руках.

– Собираю на погорельцев. Этой ночью все что-то потеряли, так пожертвуйте тем, кто потерял все.

Гровер первым опорожнил в ящичек половину кошелька, максимус последовал его примеру, за ним остальные. Энтони сунул руку в карман и досадливо поморщился.

– Ах, чтоб тебя! Кошелек-то в камзоле.

– А камзол где? – поинтересовался максимус.

– А кто ж его знает… Погоди, там что-то есть!

Энтони вытащил руку: на черной от грязи ладони сверкало рубиновое ожерелье.

– Бриллиант в грязи останется бриллиантом… – насмешливо продекламировал он и кинул ожерелье в ящичек. – Вспомнил, как оно в кармане оказалось. Нагрелось, как ошейник у адского пса, я его снял и забыл. Да… Вернитесь-ка, сестра!

Энтони вынул из ушей серьги, отцепил до сих пор скреплявшую волосы пряжку и бросил туда же. Максимус только головой покачал.

– С ним всегда так, – сказал Гровер. – Кошелька у него нет, но пожертвовал больше всех.

– Да, – нетерпеливо фыркнул Бейсингем, – и, заметьте, убил двух лисиц одной пулей. Во-первых, избавился от рубинов – терпеть их не могу, да еще в золоте. Во-вторых, завтра весь город будет трубить о моем благородстве.

– Есть еще и «в-третьих», – очень серьезно сказал максимус. – Вы бы видели себя. Черный, прокопченный, в грязном мундире – и с рубинами в ушах. Вы были похожи… – он замялся.

– Продолжайте, я не обижусь. Я был похож на огненного демона из свиты Хозяина! Так? Но я город не поджигал.

– Я знаю, милорд, – не приняв шутки, продолжал максимус. – Вы его спасали. Но я едва ли видел наяву что-либо, более соответствующее видению конца света…

Некоторые из погорельцев нашли приют в городских больницах, домах призрения и в частных домах. Но большая часть собралась в четырех монастырях верхнего города. Гровер и максимус отправились в обход этих импровизированных приютов, и Бейсингем пошел с ними, несмотря на попытки коменданта отправить его спать.

– Бросьте, генерал, – отмахнулся он, – мне же не пять лет, право…

Только теперь Энтони понял, почему в монастырях строились не только кельи, но и огромные, не используемые монахами залы. Сейчас каменные полы были застелены досками или завалены соломой, на них сидели и лежали люди, стоял неумолчный ропот множества голосов. До сих пор он смотрел на все лишь с одной стороны, а теперь увидел и другую: сотни людей, едва одетых, многие в одних рубашках. Мужчины, женщины, дети, осунувшиеся, покрытые копотью лица, темные пятна ожогов… Едва они вошли, со всех сторон послышалось: «Комендант… Господин максимус…» – и, словно ветер, громче всего пронеслось: «Милорд Бейсингем!»

– Ты в их глазах где-то рядом с ангелом-хранителем, – усмехнулся Гровер.

Энтони не ответил. Он стоял и смотрел на еле освещаемое несколькими факелами скопище полуодетых людей. До сих пор, несмотря на все ужасы этой ночи, а может быть, именно благодаря им, он не осознавал размеров несчастья. А теперь услужливое воображение поэта перевоплотило его в такого же погорельца, человека, который еще два дня назад имел какойникакой дом, хотя бы угол в бедной хибаре, какое-то имущество, жену, детей, надежды и планы… «Пожертвуйте тем, кто потерял все…» – вспомнил он. Да, рубинами здесь не поможешь.

– Господин максимус, – хриплым, враз севшим голосом сказал Энтони, – обещайте мне одну вещь.

– Хоть сто одну, ваша светлость, – тут же отозвался тот.

– Вы ведь член суда. Если поймают поджигателей, обещайте мне добиться того, чтобы их сожгли. Слышите? Никаких виселиц, их должны сжечь. Живыми!

– Этого и обещать не надо, милорд. Согласно кодексу Трогара, поджигателей надлежит публично сжечь на медленном огне. Лишь бы поймать, а за карой дело не станет!

«Все равно ведь не поймают», – подумал Энтони. Впрочем, даже если и поймают, даже если их будут судить и сожгут по кодексу Трогара на медленном огне, это все равно ничего никому не даст. Никому и ничего.

– Тони! – Гровер говорил очень тихо, но Бейсингем даже не думал, что у него может быть такой бешеный взгляд. – Или ты возьмешь себя в руки, или сейчас же отправляешься спать. Имей в виду, мы идем в больницу. Я там уже был, а ты еще нет…

…Они закончили обход в госпитале монастыря святого Антонина. Там был тот же ад кромешный, что и везде – впрочем, Энтони ни на что не реагировал: переполненная ужасами этой ночи душа отказывалась слышать чужое страдание там, где нельзя помочь. Все закончилось, первоочередные дела сделаны, вроде бы можно идти отдыхать, но ему все время казалось: они что-то недоучли, можно сделать что-нибудь еще.

– Ты знаешь, что они тут дают для уменьшения боли? – шепнул Гровер, толкнув его локтем.

– Неужели то же, что и везде? – поразился Энтони. – Монахи-то?

Хотя, если вдуматься… В других монастырях раненых поили какими-то одурманивающими травяными отварами, но святой Антонин был воином, и орден считался воинским, так что неудивительно, если здесь в качестве обезболивающего применяли то же, что и в армии. Бейсингем подошел к лекарскому столу, примостившемуся у стены. На столе действительно стояли кувшины и кружки, рядом – пара бочонков. Врач-горожанин, примерно ровесник Энтони, размешивал в глиняной мисочке какую-то мазь.

– Здесь четверть больных не лечить, а добивать надо, – мрачно сказал он. – Чтобы не мучились и других своими воплями с ума не сводили. Может, распорядитесь, милорд?

– Не в моей власти, – покачал головой Энтони. – Если бы это был военный госпиталь… а здесь мы не хозяева.

Лекарь махнул рукой, отдал мисочку с мазью подошедшему монаху и принялся за следующую.

– Послушайте, – спросил его Энтони. – Здесь милосердие оказывается только раненым, или здоровым тоже можно?

– Можно, – не поднимая головы от миски, сказал доктор. – Милосердия много. Только налейте себе сами, я занят. В бочонке – простая, в кувшине – можжевеловая.

«Можжевеловое милосердие… – подумал Бейсингем. – Звучит. Рене это оценит…»

Ничего меньше пивной кружки на столе не было.

– Лейте полную, – сказал доктор. – Кому допить, найдется.

Энтони наполнил кружку и поднес ко рту. После первого же глотка он понял, что доктор ошибся: это не водка, а вода. Впрочем, пить ему давно хотелось, и он, не отрываясь, вытянул всю кружку, пока не показалось дно. И лишь когда был допит последний глоток и он почувствовал тепло в желудке и изнутри шибануло пахнущей можжевельником волной, Энтони понял, что это была все же водка.