Хоуп Миррлиз - Луд-Туманный

– Лови-воз-мож-потребн-потребн… копай… копай… Меня зовут Пор-ту-нус.

– Ну вот, наконец получилось. Значит, тебя зовут Портунус?

Но старик нетерпеливо затопал ногами.

– Работа! Работай!.. – кричал он.

– Ты хочешь, чтобы я помог тебе в чем-то, старина? – спросил мастер Натаниэль.

Но старик раздраженно покачал головой.

– Работник, – удалось ему выдавить. – Копай… копай…

Тут он разразился прескверными виршами:

Наконец мастер Натаниэль оставил всякие попытки добиться от него чего-нибудь вразумительного и отвязал коня. Но когда он попытался сесть верхом, старик схватился за стремя и, умоляюще глядя на него, стал опять повторять:

– Копай… копай… копай…

Мастер Натаниэль вынужден был оттолкнуть его довольно грубо. Но еще долго после того, как он потерял его из виду, до него доносился голос, кричавший где-то далеко:

– Копай… Копай…

«Интересно, что же этот старикан пытался мне сказать?» – задумался мастер Натаниэль.

Утром следующего дня он прибыл в деревню Лебедь.

Здесь осень едва достигла своей великолепной кульминации. Золотые и багряные деревья пламенно разыгрывали свое неподвижное действо на фоне вечнозеленых сосен, темнеющих вдали, на склонах гор.

– Клянусь Золотыми Яблоками Запада! – пробормотал мастер Натаниэль. – Я и не подозревал, что эти проклятые горы рядом. Как хорошо, что Ранульф далеко и в безопасности.

Расспросив о местонахождении фермы Бормоти, он свернул с большой дороги в долину – очень красивую в осеннем убранстве. Виноград уже собрали, вместо плодов его лозы были украшены золотом и пурпуром. Отдельные узкие продолговатые листочки дикой вишни еще сохранили свой бутылочно-зеленый цвет, тогда как другие, растущие на той же веточке, приобрели нежный розовато-оранжевый оттенок, похожий на мясо лосося. Цветовая гамма шелковицы рас тянулась от канареечно-желтого до травянисто-зеленого. Рябина стала волшебно-розовой (и этот цвет соперничал по красоте даже с ее алыми ягодами), густо посаженная рядом олива всем своим видом выражала готовность воспламениться от ее огня и украсить свой нежный, пепельно-серый наряд. Тропа была сплошь усеяна оливками, похожими на черный блестящий помет какого-то невиданного зверя. Березы дрожа ли и трепетали, словно каждая их ветвь – золотая удочка, подрагивающая в таинственных водах. Стоял один из тех таинственных осенних дней, когда все кажется очень ярким, хотя солнце спряталось за облаками, а лучезарные деревья с легкостью внушают, что именно они являются источником света, затопившего долину.

Изредка пролетала крохотная желтая бабочка, словно желтый листок, оторвавшийся от одной из берез; время от времени один из дубов, терял желудь, падавший с глухим стуком, – словно для того, чтобы напомнить о своем безмятежном существовании.

Мастер Натаниэль не встретил ни души с тех пор, как выехал из деревни, однако время от времени он видел вдалеке, сквозь виноградники, пахаря, шагающего за плугом, и его рубаха была тем недостающим голубым штрихом, который превращал картинку в легенду. Иногда виднелся голубой дымок, выдававший близость человеческого жилья. Какой-то одинокий петух важно расхаживал перед красной виноградной лозой, как торговец – перед своим товаром, щеголяя, словно для рекламы, гребешком еще более яркого цвета, чем виноградные листья. Неподалеку шелестел тростник, лежащий около костра для просушки; он поблескивал матово-белым и розовато-серым и напоминал экзотические фруктовые деревья в цвету. Живописными были даже звуки в долине: позвякиванье бубенчиков вызывало в воображении стада коз; лай собак рисовал образ уютного фермерского домика и крылечка, залитых солнцем.

Пока мастер Натаниэль ленивой трусцой ехал по тропинке, его мысли обращались к фермеру Бормоти, который наверняка много раз точно так же проезжал по этим местам и слышал и видел в точности то же, что он слышит и видит сейчас.

Да, фермер Бормоти был когда-то таким же живым человеком, как он сам. И миллионы других, чьих имен он никогда не узнает – тоже. А однажды он сам станет узником, заключенным в памяти других людей. А потом останется только в нескольких словах, вырезанных на камне. Что это будут за слова?..

Вдруг его охватило неодолимое желание снова обнять Ранульфа. Как приятно было думать, что сын ждет его на ферме!

Мастер Натаниэль, должно быть, уже приближался к цели своего путешествия, потому что вдалеке можно было различить силуэт женщины, стирающей белье в каменном корыте.

«Интересно, это и есть вдова?» – подумал мастер Натаниэль, и легкий холодок пробежал у него по спине.

Но прачка оказалась совсем молоденькой девушкой.

Мастер Натаниэль решил, что это, видимо, Хейзел.

Он остановил коня и спросил, это ли ферма Бормоти.

– Да, сэр, – коротко ответила Хейзел, немного испуганно и в то же время вызывающе, что было характерно для ее манеры говорить.

– Ну что ж, тогда все в порядке. Но мне сказали, что я найду процветающую ферму, а о том, что фермером будет такое очаровательное создание, предупредить забыли. – И он задорно подмигнул.

Такая манера обращения с молодыми женщинами не была свойственна мастеру Натаниэлю. Но он заранее придумал роль, которую собирался разыграть на ферме, и уже вошел в образ.

Как выяснилось, этот комплимент оказался удачным. Хейзел всегда обижалась, если в ней не признавали законную владелицу фермы, поэтому обращение мастера Натаниэля к ней как к фермерше растопило ее сдержанность и вызвало очаровательную улыбку, образовавшую на щечках две прелестные ямочки.

– Если вы приехали посмотреть ферму, то для нас будет удовольствием показать все, что здесь есть, – любезно сказала она.

– Спасибо, большое тебе спасибо. Я торгую молочными продуктами в Луде-Туманном. А сегодня не постоишь спокойно у себя за прилавком, если хочешь удержаться на поверхности. Конкуренция, милая, конкуренция – вот что не дает спать таким старикам, как я. Да, помню времена, когда во всем Луде было не более шести молочников, а теперь их столько же на одной моей улице. Поэтому я решил сам поехать и посмотреть, где можно достать хорошие молочные продукты. Самое лучшее – убедиться во всем собственными глазами.

Тут он пустился в подробный отчет обо всех фермах, на которых якобы побывал. Но больше всего, сказал он, ему понравилась ферма, принадлежащая его старому другу, – и он назвал имя фермера, жившего неподалеку от Лунотравья, у которого, по его предположению, должны были сейчас находиться Ранульф и Люк.

При этих словах Хейзел взволнованно глянула на него и робко спросила, не видал ли он там двоих: юношу и мальчика – сына Сенешаля.