Ольга Денисова - Черный цветок

— И что, открыть его нельзя? — Есеня был изрядно разочарован, ему казалось, что он просто плохо искал секрет замочка, и, стоит снова посмотреть на медальон, он его найдет.

— Никто этого не знает. Но один мудрец из Урдии дал нам совет. Он сказал, что, подобно воде, которая точит камень, Слово способно преодолеть силы природы. Заклятие незыблемо, но кто сказал, что мертвые никогда не возвращаются к живым? Рано или поздно сила наших слов, обращенная к медальону, заставит Харалуга вернуться. Но вольные люди видят медальон только однажды — когда становятся ущербными. Вот что такое последняя заповедь вольного человека — перед тем, как красный луч заглянет в твои глаза, ты должен успеть сказать: «Когда-нибудь Харалуг откроет медальон». И ты должен верить в свои слова. Знаешь, благородные очень боятся этих слов. Они вообще бояться имени «Харалуг». Они, так же как и мы, верят, что Харалуг может встать из могилы и открыть медальон.

— Эх, если бы я знал! Я бы тыщу раз наговорил!

— Нет, иначе бы мы давно заставили тебя принести медальон сюда и говорили бы это все вместе. Мы, и вольные люди из других лагерей. Это нужно говорить только тогда, когда вспыхивает красный луч, когда медальон их «слышит». Но среди нас нет тех, кто может заставить красный луч светиться. Ни красный, ни зеленый. Я думаю, нам надо переправить медальон в Урдию, там найдется мудрец, который сможет это сделать. Но сперва я бы хотел узнать — может ли это сделать Избор? И захочет ли?

— А может, отнести его на могилу Харалуга? Может, он услышит?

— Никто не знает, где могила Харалуга. Мы только предполагаем, что он не был толком похоронен. Поговаривали, его тело просто бросили в болото.

— То самое болото, из которого встают мертвецы? — Есеня широко раскрыл глаза.

— Глупости это. Мертвецы из болота не встают. Эту сказку придумали для того, чтобы люди верили: мертвые могут возвращаться. Я с пятнадцати лет живу в лесу, и ни одного мертвеца еще не встретил.

Не догнав мальчишку, Избор долго бежал по лесу, надеясь, что сможет случайно наткнуться на него — тщетно, тот словно в воду канул.

Избор ни разу не раскаялся в содеянном, ни разу не пожалел о том, что выкрал медальон. И только теперь начал понимать, какую кашу заварил. На что он рассчитывал? Собственные размышления вдруг показались ему никчемными, наивными, а потому — опасными. Простая, примитивная логика мальчишки подлого происхождения потрясла его, напугала своей простотой: «Я сам брошу его в море!» Как просто. Есть несправедливость и ее надо устранить. Разве сам Избор рассуждал не точно так же? Разве сам он думал о последствиях своего поступка? Даже потеря медальона приведет к непредсказуемым последствиям, а если его откроют? Что начнется тогда? Тысяча разбойников, воров, убийц окажется на улицах города, и огонь, потушенный у них в груди, взовьется над городом страшным пожаром, и все они будут одержимы местью… Это — потрясение основ, это разрушение, это крах и хаос.

А главное, что станет с ним самим?

Избор шел через лес, пронизанный солнечным светом, и не мог не замечать удивительной насыщенности красок, и прозрачности листвы, и неприхотливой прелести поздних лесных ягод, алыми каплями расцветивших бледную зелень мха. Не осень, но уже и не лето — странное время, удивительное своей ранней тоской по тому, что еще не ушло, но вот-вот исчезнет. Схватить время рукой, как птицу за хвост — так же желанно, как и невозможно.

Почему он раньше не забредал в лес так глубоко? Да здесь каждый лист стоит того, чтобы быть запечатленным на холсте, и надо быть величайшим художником, чтобы передать теплоту свечения, которое рождает в нем солнечный луч. Как изобразить сгустившийся сумрак под еловыми ветвями, чтоб стало понятно — это не просто игра тени и света, эта тьма рождена деревом. И если прозрачный лист собирает свет, то ель преумножает тьму.

Что станет с ним самим? Сможет ли он видеть хрустальный воздух, ощущать прикосновение влажного ветра к лицу, слышать музыку дождей, а главное — выплеснуть из себя восхищение жизнью, восторг бытия? Или все это навсегда будет похоронено в недрах его подсознания и никогда не найдет выхода к свету? Страх сжимал его сердце — наверное, он и не заметит перемены, не почувствует, как погаснет пламя, распирающее грудь и рвущееся наружу. И никогда мир не увидит его новых картин, на которых солнечный свет проходит сквозь зелень листа, не прочтет витиеватых эссе, сплетенных из кружевных слов, и его больше не потревожат мечты о пьесах и стихах.

Нет! Это было бы чудовищной несправедливостью! Отдать свою способность гореть разбойнику, который может вылить из себя лишь непристойную картинку на кирпичной стене, который воспользуется этой способностью для того, чтобы взять в руки кистень и отправится на большую дорогу!

Усталость Избор заметил нескоро — он не привык к долгим пешим переходам, тем более по непрохожим лесным дорожкам, но мысли гнали его вперед — невеселые мысли. И только к закату, ощутив голод и боль в натруженных ногах, он остановился и понял, что забрел в чащу слишком далеко и теперь не сможет выбраться отсюда. И кошелек на поясе, набитый золотом, не поможет — вот та шустрая белка, мелькнувшая меж ветвей, не интересуется золотом, и не станет менять на него найденные орехи. Где-то в этих лесах иногда охотился Огнезар, и то, что могло бы стать его добычей, теперь сделает своей добычей Избора… Интересно, это тоже было бы справедливым?

Хищники. Мудрослов высматривал среди металлургов способных парней и доносил на них страже, накапливая и накапливая способность видеть сквозь металл, забирая и забирая жар их сердец. И как до сих пор не лопнул? Как этот жар не сжег его изнутри? Как не разорвал его грудь?

Огнезар по крупицам собирал талант полководца, а верховодит сборищем соглядатаев и доносчиков, и огонь в его груди пылает ненавистью, а не справедливостью. Градислав, более всего сожалеющий о тающей Силе их семьи, пытается заменить ее мудростью. Только ни Силу, ни мудрость нельзя отобрать вместе с внутренним жаром, и что в результате копит Градислав? О, он всеяден, как свинья, он хватает все без разбора, потому что его жажда неутолима.

Хищники. И не будет ничего удивительного, если их оружие кто-то захочет обернуть против них. Наверное, это будет справедливо.

Избор чувствовал, что попал между молотом и наковальней: он не хотел более принимать участия в том, что задумал. Он не хотел быть со своими — их изощренная, тысячекратно оправданная жестокость претила ему, внушала отвращение, но и обратного процесса он не желал тоже! Он объехал множество городов и стран, и что? Где-нибудь он видел справедливость? Да Олехов — самый спокойный и справедливый город на всем свете. Он не знает голода, войны и смуты. Не знал. Не знал, пока ненасытные хищники не начали хапать себе то, что им не принадлежит. Нужно всего лишь подправить, немного подправить сложившуюся ситуацию. Но есть же на земле кто-то, чья справедливость может восстановить равновесие, кто-то, кому удастся взять в свои руки медальон и положить конец беззаконию?