Ольга Денисова - Черный цветок

Земля под слежавшимся сеном не промерзла за всю зиму, и ему легко удалось вырыть руками маленькую ямку в пару вершков глубиной. Есеня снял с шеи медальон, раскрутив платок, сжал его на прощание в кулаке и положил в приготовленный тайник.

— Я за тобой скоро вернусь, — шепнул он — ведь молодой отшельник говорил, что медальон все слышит. Интересно, он там не задохнется? Если он слышит, может он совсем живой? Почему-то тайник показался ему похожим на могилу.

Есеня утрамбовал землю получше, завалил сеном и лег сверху. Нет, не найдут. И случайно не найдут. Он хотел подремать до темноты, но сон не шел — Есеня волновался до дрожи. Еще немного, и все выяснится! Но сначала… Сначала он придет домой.

Он закинул руки за голову. Полоз, наверное, уже проснулся. Жаль, что нельзя переночевать дома, мама бы оладий нажарила… Он представил, как будут радостно визжать сестры, когда увидят его на пороге. А может, у них опять ужинает Чаруша? При всем уважении к отцу, желания жениться у Есени пока не появилось, но Чаруша ему нравилась. Она тоже его любит и тоже обрадуется. От предвкушения такого счастливого возвращения домой губы сами собой расползлись в улыбке. И тут он вспомнил, что ни мамы, ни сестер дома нет — отец отправил их в деревню. Он вздохнул. Ну и что? Все равно, дома его ждет отец.

Есеня дождался, когда стемнеет окончательно, и потихоньку выбрался на улицу. Теперь медальона у него с собой нет и бояться нечего. Он побежал к дому бегом, глядя в освещенные тусклым светом окна — и у него дома по вечерам горит свет. Там на ночь топится печь, и отец сидит перед открытой дверцей, смотрит на огонь и ждет, когда Есеня постучит в окно.

Перед родным забором Есеня посмотрел по сторонам и никого не увидел — улицы давно опустели.

Он не знал, что сосед из дома напротив давно ждет его появления и прислушивается к каждому стуку в окно кузнеца Жмура. Деньги, которые ему посулил благородный Огнезар, ничего не стоили по сравнению с оказанным ему доверием, оправдать которое стало для ущербного гончара делом чести.

Есеня толкнул калитку, но она оказалась запертой на ночь. За стенкой конюшни всхрапнул и тихо заржал Серко — услышал, учуял! Есеня подошел к дому, поднялся на цыпочки и громко постучал в темное окно спальни. Не прошло и минуты, как раздался скрип двери сеней, потом громкий хлопок и тяжелые шаги на крыльце. Есеня вернулся к калитке — отец подошел с другой стороны, скрипя снегом, и распахнул ее, не спросив, кто пришел к нему в гости так поздно.

— Сынок… — Есене показалось, что отец ждал его именно сейчас, именно в эту минуту, потому что он нисколько не удивился приходу сына, только обрадовался. Отец осунулся за это время, похудел и как будто стал ниже ростом.

— Батя, — сглотнул Есеня, уткнувшись ему в плечо, и вдохнул отцовский запах: пота и железной окалины.

— Как ты вырос, сынок… — прошептал отец, прижимая его к себе так сильно, что хрустнули ребра.

— Бать, я был такой дурак, — сказал Есеня и шмыгнул носом. Он хотел сказать еще много чего, но почему-то слова застряли в горле.

Отец потянул его за собой во двор, захлопнул калитку и запер ее на тяжелый засов.

— Пойдем, пойдем в дом. Мамы нет, девчонок тоже. Я их отправил в деревню.

— Я знаю.

— Сынок, ну, рассказывай, как ты? Что с тобой было?

Есеня перешагнул через порог: на столе горела одинокая свеча, рядом с ней лежал недоеденный кусок хлеба, и действительно топилась печь.

— Сейчас, я дров подкину, — засуетился отец, — ты, наверное, замерз.

— Да не, ничего.

— И щей погреем. Ко мне Чаруша приходит, готовит, прибирает.

Отец вышел в сени и тут же вернулся с горшком щей. Есеня окинул кухню взглядом и увидел на стене между печью и родительской спальней булатный нож с красивой костяной рукояткой.

— Бать, мне нельзя долго… — вздохнул Есеня, — меня Полоз ждет.

— Ты что, хочешь уйти? — отец с грохотом уронил чугунный горшок на плиту и посмотрел на него испуганно и растерянно.

Есене вовсе не хотелось уходить. Наоборот, ему хотелось остаться тут навсегда. Настолько хотелось, что слезы навернулись на глаза.

— Бать, я открою медальон и вернусь. Это быстро, вот увидишь. Я за ножом пришел.

— Медальон? — отец посмотрел на Есеню, удивленно наклонив голову.

— Да, бать! Я знаю, как открыть медальон.

— Но щей-то поешь? — отец понурил голову и съежился.

Есеня посмотрел в темное окно. Никто его не видел, и ничего страшного не случится, если он часик побудет дома. Расскажет отцу, где он был.

— Поем, — ответил он и вдруг вспомнил, — да, бать! Вот еще…

Есеня расстегнул фуфайку и полез в потайной карман.

— Вот, — сказал он и протянул отцу монетку, — это я сам заработал. Булат сварил. Вообще-то было больше, но нам на дорогу надо было…

— Это что же? — отец долго разглядывал деньги, — золотой?

— Ага, — равнодушно кивнул Есеня, — маме там купи чего-нибудь. И девчонкам сладенького.

Он наворачивал щи, сваренные Чарушей — не хуже маминых — и, захлебываясь и перескакивая с места на место, рассказывал о своих приключениях. Отец предложил бросить медальон и уехать в Кобруч, но Есеня отмахнулся:

— Бать, в Кобруче плохо. Я там чуть с голоду не умер. В Урдии еще ничего, там море. Я хочу летом на море посмотреть, говорят Урд летом очень красивый. Но знаешь, жить-то лучше дома. Съездить, посмотреть — это здорово. А жить — нет уж. А еще меня Улич зовет учиться у него, он меня всю зиму учил, и сказал, что я способный.

Отец кивал. И когда Есеня рассказал ему про харалуг, и про то, что булатным ножом можно открыть медальон, отец поверил. Сразу поверил, в отличие от Полоза, нисколько не сомневался. И сказал:

— Я знаю, ты металл чувствуешь. Значит, и с медальоном не должен ошибиться. А что Полоз тебе не верит — так он никогда никого не слушал.

— Правда, бать? Ты правда так думаешь?

— Конечно. Ты ведь булат сварил. Знаешь, когда Мудрослов еще не знал, что это ты, он так и сказал: я хочу пожать руку этому мастеру.

— Ничего себе! — Есеня хохотнул.

— Есеня, послушай. А так тебе нужен этот медальон? Может, ну его, а? Столько беды от него…

— Бать, ты что, не понимаешь? — Есеня вдруг стал серьезным. А не обидится отец, если так в лоб говорить с ним о его ущербности? — Бать, это ведь я для тебя…

— Что «для меня»?

— Если медальон открыть, ты станешь… такой как раньше был. Ну, еще до того, как я родился…

Отец вскинул голову, и в его глазах мелькнул испуг. Может, он вовсе не хочет быть таким, как раньше? Ведь ущербные всегда говорят, что стали счастливыми.

— И ты только для меня затеял все это? — тихо спросил он.

— Конечно, бать! Меня Избор твоей саблей ранил, вот, — он поднял подбородок и показал тонкий шрам, — но я ему так и сказал: мне все равно, что будет, но медальон я не отдам. Хочу, чтоб мой батя стал такой, как раньше!