Наталья Резанова - Тигры Вероны

– Так почему они ушли? Из-за чумы?

– А Бог их знает… Может, и чума тому виной. Только я слышал – из-за призраков. В Гаэте болтают – как пришла чума, тьма народу померла без отпущения. Души-то неприкаянные со всей Гаэты здесь собрались, да и выжили живых из города.

Говорили вполголоса, оглядываясь по сторонам. Неизвестно, чего опасались больше – чумы или призраков. Черная Смерть во всей мощи своей давно стала преданием, но страх перед ней был еще жив. Тем более, что вспышки чумы в разных городах случались не так уж редко, подогревая этот ужас. Бывало, что местные власти по малейшему подозрению вгоняли в карантин постоялые дворы и жилые дома, напрочь забивая досками двери и окна. Что до призраков – нет людей суевернее моряков и солдат.

Неизвестно, обитали ли призраки в этом городе. Зато людей здесь определенно не было. Едва отряд вступил в Нинфу, капитан приказал обыскать город на предмет засады. Ни одной живой души не было найдено, а души мертвые не давали о себе знать. Тогда капитан разрешил встать лагерем до того, как вернутся разведчики. Жечь костры, однако, не позволил – из опасения, что огни заметят сверху, из города или цитадели. Возможно, это была излишняя предосторожность. Древняя Нинфа, бывшая когда-то римским Нимфеем, по причинам, неясным никому, покинутая жителями, успела зарасти кустарником и дикой травой, и со всех сторон на нее надвигался лес. Лозы оплетали стены домов и церквей, обрушенные крыши заменяла иная – зеленая – кровля. И, хотя со сторожевой башни Кастелло ди Сермонета открывался вид вплоть до Тирренского моря, вряд ли оттуда можно было разглядеть, что творится у подножия горы. Под двойным покровом – ночной тьмы и леса.

Но предосторожности лишними не бывают. Кондотьер сражается не для того, чтоб выказывать, сколь он доблестен, а ради выгоды.

Только ради выгоды.

Хотя не всегда выгода измеряется деньгами.

В сплетении ветвей над рекой проплыл серп месяца, рисуя на заросшей мостовой причудливые тени. Потом среди этих теней обрисовались две человеческие: повыше и пониже.

Человек, сидевший у реки и следивший за игрой теней, поднялся им навстречу.

– Ну?

– Капитан! Капитан Монтекки! – оба разведчика – мантуанец Угуччоне и калабриец Якопо, были веселы и довольны, насколько это позволяла субординация. – Все, как вы и говорили. Они ничего не знают. Конечно, ворота заперты, но на городской стене охраны почитай что и нет! – сообщали они наперебой.

– А в замке?

– В замке… там наверняка есть. Так ведь она в городе, не в замке.

– В этом все и дело, – сквозь зубы произнес капитан. – Если она со своими отродьями убралась в замок, вся затея теряет смысл.

«Затея» была построена на сведениях, полученных от купцов – что в мирное время графиня с детьми предпочитает жить в удобном городском дворце, а не в Кастелло ди Сермонета, который ни что иное, как воинская крепость. Именно поэтому отряд Монтекки обошел Латину, а не стал ее захватывать. И кто будет ждать кондотьеров Светлейшей Республики в Лацио?

– Они наверняка решили, что мы двинулись в Ломбардию, – сказал Угуччоне, словно отвечая мыслям командира.

Ломбардия, собственно, и была целью экспедиции. Но капитан не мог отказать себе в удовольствии поставить точку в давней истории вражды.

– Гоффредо! – окликнул он еще одного наемника, примостившегося неподалеку. Когда тот выпрямился во весь рост, оказалось, что сложением он превосходит и капитана, и долговязого Угуччоне.

– Готово?

Вопрошаемый молча продемонстрировал то, над чем трудился с того часа, как отряд вошел в Нинфу. Тогда капитан приказал нарезать веток, и нарубить молодых деревьев, а Гоффредо, вооружившись веревками и лозами, принялся сооружать лестницы. Никто в отряде не умел этого лучше него.

Настоящее имя Гоффредо было Готфрид, а его родовое прозвание никто в отряде не мог бы произнести. Но смеяться над ним, равно как и над выговором Гоффредо, мало кто осмеливался – немец в совершенстве владел двуручным мечом-бастардом, и, как уверял Якопо, мог разрубить всадника аж до самого седла. В отряде Готфрида ценили также и за то, что он был мастером на все руки – что походный котел залудить, что тележную чеку поправить, что лестницу связать.

Капитан, оглядев его творение, одобрительно кивнул.

– Неплохо. Вряд ли она такого ждет. – Ведь она из Капелли, подумал он, а они все по одной мерке кроены. Все бешеные, все вспыльчивы, как черти, и оттого думать совсем не умеют. Вслух же он сказал: – Что ж, может статься, нынче ночью Веронская Тигрица попадет в клетку.

Прозвище это графиня ди Сермонета получила довольно давно. Началось все после известных событий, когда герцог Антонио, потерявший в той распре двух близких родственников, поклялся, что более не допустит подобного кровопролития и наведет в городе порядок, а для того призвал к себе на службу кондотьера Никколо дельи Банди Бьянки, человека безродного, но известного своей храбростью, и, что немаловажно, добросовестностью по отношению к нанимателям. А чтоб крепче привязать его к своему дому, дал ему в жены девицу доброй крови с приданым в виде графского титула и города Сермонеты. Город был захвачен некогда прославленным предком Антонио – Великим Псом, самому же герцогу управлять им было скорее в тягость, ибо Сермонета находилась слишком далеко от Вероны. Мнения невесты, как водится, никто не спрашивал. Возможно, она возражала, ибо жених был немолод и собою нехорош. Но ей пришлось подчиниться. Она вышла за дельи Банди Бьянки ( теперь именовавшегося графом ди Сермонета) и в последующие два года родила ему сына и дочь. Кто знает, может, она и дальше бы продолжала покорно исполнять супружеский долг, но последующие события все изменили, и не только в ее жизни. Покой, которого так жаждал Антонио делла Скала, вновь был нарушен, и вовсе не враждующими семействами, но герцогом Миланским, давно положившим глаз на владения родича. На сей раз кровопролитие многократно превысило предшествующее. Самому Антонио, правда, удалось бежать – именно благодаря тому, что Никколо дельи Банди Бьянки сохранил ему верность. Он прикрывал отход делла Скала, был зарублен, а тело его сброшено с городской стены.

Тогда графиня Сермонета и показала свой подлинный нрав. Не пролив ни единой слезы, она облачилась в доспехи, собрала разбежавшихся было подчиненных мужа, и во главе отряда, в центре которого пометила верную кормилицу с младенцами на руках, с боем вырвалась из Вероны. Из тех, кто были тому свидетелями, одни называли ее «второй Афиной», другие – «разъяренной фурией», и, в конце концов сошлись на «тигрице». Капитан Монтекки ничего этого не видел и в событиях не участвовал – за два года до переворота он покинул Верону, и стал служить Мантуе под началом Браччо ди Убальдино ( контракт с Венецией он заключил позже, когда возглавил собственный отряд ).