Андрей Посняков - Месяц Седых трав

Что-то яркое вспыхнуло на миг в глазах Баурджина, и наступила тьма…

Из которой вдруг стали выплывать, появляться – медленно, словно в холодном проявителе – до боли знакомые лица. Брежнев… Суслов… Никсон… Дети… Татьяна, жена… Или, нет, это, кажется, была Джэгэль-Эхэ… Красивая, как иностранная кинозвезда. Бриджит Бардо и Софи Лорен – вместе взятые! И вдруг откуда ни возьмись появились японские пикировщики. Старые, еще с выпущенными шасси. Как противно они гудят, Господи. Пикируют прямо в окоп. Вот сейчас сбросят бомбы! А в окопе… Нет, это и не окоп вовсе – овраг! Урочище Оргон-Чуулсу… И старый дацан! А рядом – Джэгэль-Эхэ. Обернулась. Улыбнулась. Исчезла. Куда ж ты уходишь, девочка? Не уходи, Джэгэль, не уходи!

Баурджин распахнул глаза…

– Ну наконец-то очнулся!

Рядом с юношей сидели друзья – Гамильдэ-Ичен, здоровяки, побратим-анда Кэзгерул Красный Пояс… Пояс… Мэй Цзы что-то говорила про пояса…

– Где девчонка?

– Джэльмэ велел своим лучником не дать ей уйти. Они достали ее уже в реке!

– Сколько я пролежал?

– Три дня.

– А татары?

– Так и не появились.

– Значит, и не появятся… Значит… – Баурджин неожиданно улыбнулся. – Значит, плохие лучники у Джэльмэ.

– А при чем тут лучники?

Ночью нагрянули заморозки, небольшие, но вся трава в степи покрылась серебряным инеем, тускло блестевшим в первых лучах алого восходящего солнца.

– Прямо Марс какой-то! – любуясь пейзажем, усмехнулся Баурджин-Дубов. – Планета бурь.

Сказал и тут же с опаской взглянул на небо – право слово, не накликать бы ветра. Его только тут и не хватало.

– Не, ветра не будет, – словно прочитав его мысли, засмеялся Кэзгерул Красный Пояс, сверкнул темно-голубыми глазами. – Небо-то вон какое чистое!

Небосвод и в самом деле казался ясно-голубым и прозрачным, без малейших признаков облачности. Но ведь стояло еще ранее утро, слишком раннее, чтобы с уверенностью судить о предстоящем дне.

– Эй, парни! – Баурджин обернулся в седле. – Вы там чего так отстали?

– Слушаем россказни Гамильдэ, – с хохотом пояснил здоровяк Кооршак. – И ждем, когда он нарвет травы – говорит, волшебная она здесь, трава-то!

– И не волшебная, а целебная! – Гамильдэ-Ичен вскочил в седло и вмиг нагнал остальных. – Мне еще бабушка рассказывала, мол, будет случай – рви сон-траву в месяц седых трав – помогут от всех болезней.

– Месяц седых трав… – кивнув, тихо повторил Баурджин. – Сентябрь по-местному. Поэтичное какое название – месяц седых трав… – Юноша вдруг встрепенулся. – Эй, Кэзгерул, Гамильдэ! Где-то я уже слышал эти слова, вот только не вспомню – где? Может, вы вспомните?

– А чего вспоминать-то? – усмехнулся «малыш» Гамильдэ-Ичен. – Эти слова были написаны на поясе Кэзгерула. Как же точно-то? Ммм…

– «В девятую ночь месяца седых трав», – тут же пояснил Кэзгерул. – Это на одном поясе, старом, украденном, не ведаю даже, у кого уж он теперь.

– А… – начал было Баурджин.

– А на том, что ты мне подарил, брат, и который теперь у Джэгэль-Эхэ, сказано: «Летят и сверкают молнии».

– Опять вы про погоду? – Молодой нойон снова посмотрел в небо.

Потом задумчиво почесал подбородок:

– А сейчас у нас какой день месяца седых трав?

– Девятый, кажется, – отозвался Кэзгерул.

– И не «кажется», а точно девятый, – тут же подтвердил Гамильдэ-Ичен. – В первый день месяца мы выехали к татарам… и восемь дней уже отъездили, сегодня как раз – девятый.

Баурджин усмехнулся:

– Значит, правильно едем. Успеем к урочищу до ночи?

– Конечно, успеем! – вступил в беседу Кооршак и, посмотрев на Гэмильдэ-Ичена, добавил: – Если, конечно, эта пустоглазая сойка не будет собирать свою траву. И так уже целая охапка!

– Сам ты пустоглазая сойка, толстомясый черт! – обиженно заругался парнишка. – Чего ржете-то, лошади?

Правильно, все правильно! Сердце молодого нойона стучало. Безуспешно прорыскав по полупустым татарским кочевьям, он уже на третий день сообразил – где именно надо искать невесту. Вернее, не сообразил, а вспомнил. Вспомнил тот бой с японцами на реке Халкин-Гол летом тридцать девятого года. Пикирующие на окопы бомбардировщики, противный вой бомб, беспрерывные атаки японцев… И конников Лодогийна Дандара, и овраг – урочище Оргон-Чуулсу, и неизвестно откуда взявшийся дацан… И парня на белом коне, внешностью очень похожего на него самого, и красивую девушку с пышной гривой волос – Джэгэль-Эхэ? Мистика какая-то получается. Гнусная антинаучная чушь, как выразился бы замполит Киреев. Да, получается так… Но ведь получается же. Должно получиться!

Уже к полудню справа засверкала река, а ближе к вечеру показались поросшие мелколесьем холмы Баин-Цаганского плоскогорья. Когда путники въехали в сопки, уже стемнело так сильно, что, пожалуй, нельзя было рассмотреть и собственных рук. Пришлось даже остановиться, спешиться.

– Что-то рано стало темнеть, – посетовал Гамильдэ-Ичен.

Кто-то – кажется, Кооршак – хохотнул:

– Еще б не рано! В небо-то посмотри, сойка пустоглазая!

– Сам ты сойка!

Все дружно посмотрели в небо – и вздрогнули. Еще с полудня на сверкающую лазурь начинали наползать тучки, но теперь небо закрыла огромная, темно-сизая, черная тучища, придавила тяжелым брюхом сопки. Вокруг повисла тишина, звенящая и какая-то гнетуще-мертвая – ни пения птиц, ни дуновения ветра, ничего!

– Ох, Господи, – опасливо поежился Гамильдэ-Ичен. – Чувствую, сейчас начнется!

Сказал, как накаркал – впрочем, сейчас трудно было бы не накаркать. Из черного брюха тучи вдруг выскочила ветвистая, похожая на перевернутое дерево молния… Ударила где-то поблизости в сопку. И громыхнуло, жахнуло, да так, что лошади в испуге присели, а у спешенных всадников заложило уши.

– Защити нас, Христородица… Иисус и Великий Тэнгри! – разом взмолились все.

Лишь один Баурджин не молился. Во-первых, он все ж таки был материалистом и не верил в «поповские сказки», мистику и прочую «антинаучную чушь», а во-вторых, тут же вспомнил фразу: «Летят и сверкают молнии» – надпись на втором поясе… которой сейчас у Джэгэль-Эхэ… Джэгэль-Эхэ… А не пора ли… Пора!

Снова сверкнула молния – и тучу прорвало дождем. Жутким проливным ливнем.

– Ждите меня здесь! – махнув друзьям, молодой нойон вскочил в седло и погнал лошадь к оврагу, неожиданно показавшемуся в синих сполохах молний.

Вот снова громыхнуло. И еще, и еще, еще! И дождь лил стеною.

А Баурджин уже въезжал в устье оврага…

Вот оно – урочище Оргон-Чуулсу!