Олег Фомин - Неостывшее сердце

Выбора не было. Оборотень опустился на колени, поставил рядом корзину и столкнул взор в тёмную пропасть… Бездна зияла, обнажая свой холод и свою неизвестность. В неподходящий момент отца объял страх. Его расставание оказалось преждевременным. Он ещё не поверил, что уходит, что ожидание закончилось и иной дороги нет. И как ребёнок уже он уцепился просящим взглядом за сто я щую над ним волчицу…

Белая бестия охмелела от гнева. Глаза её, окружённые алой каймой глазниц, выпучились, тело напряглось. Она бросилась на человека-волка, дрожащими челюстями сжала ему кисть и вырвала мизинец, который уже скоро был у неё в желудке. Отец крикнул от боли и затих, гася дальнейшие мучения беззвучно. Это стоило великих усилий. Окровавленную руку он закутал в свитер и поспешил начать путь по тоннелю, пока волчица не напала снова.

Она скалилась и часто дышала, наблюдая, как человек-волк заползает в тесный проход, аккуратно вдвигая вперёд корзину, дабы не взволновать спящую дочь. Ей было всё равно, проснётся девочка или нет. Она бы с наслаждением загрызла её отца, если бы он не был нужен как транспорт для ценного груза.

Снежная гладь искрилась бриллиантовой россыпью в синеве ночи и лунном прикосновении. На протяжении всех равнин, высот и замёрзших рек она была безупречна… Везде, кроме одного места, где лес сомкнулся клешнёй на таком же ровном поле, но в центре которого замесилось багрово-серая каша. Гигантский копошащийся круг, словно амёба, пассивно менял очертания, как будто переваривал пожранную им добычу — раненый дом — в самой середине своего организма.

Волки не находили себе места. Они слонялись в толпе собратьев, лаяли, выли в небо, иногда дрались даже — и всё от какого-то возбуждения, от предвкушения долгожданного, что вот-вот обязательно должно было случиться. Лапы беспрестанно боронили, перепахивали, взбивали кровавый снег. Звери барахтались в нём, в его костях, шкурах, клоках шерсти, волчьих потрохах, которые были невольно захоронены здесь, которые, словно ископаемые, могли поведать от том, что же происходило тут последнюю неделю.

Половину волчьего кольца разворошило: часть дома пылала огненным флагом, разгоняя оборотней, поджигая самых неопытных. Но другая дуга тварей собралась у повреждённых стен, голосила громко, празднично, и ждала, когда их мудрый вожак приведёт ЕГО… И ОН положит всему этому конец! Только самые нетерпеливые расшибали бока о брёвна, грызли дерево, стараясь поломать маленькое строение. Шла борьба за застрявшую в окне тушу волка, наполовину уже отъеденную… Какой-то молодой пройдоха в этой перепалке, видно, позарился на слишком жирный кусок, потому что его скоро убили и теперь принялись делить его самого…

И вдруг разлились по стае невыносимые скулёж и рычание.

В тёмно-синем ночном мраке возник силуэт чёрной скалы, нависший прямо над волками, как над горсткой муравьёв. Словно грозовая туча опустилась подле от оборотней и медленно плыла к ним…

Потрусившие исчадья преисподней расступались, жалко пригнувшись к земле, перед надвигавшейся горой, сплошь чёрной, точно смоль, точно само небытие… Лишь белые круглые глаза её блестели двумя лунами. Они даже не смотрели вниз, им безразличны были эти низшие отродья, мельтешившие у подножья, и их вожак, покорно семенивший сзади. Куда-то вдаль уносился безразличный ко всему взгляд… Огромные стопы вдавливали со скрипом снег, оставляли за собой ямы. Когти-сабли полосовали тропу. Исполинское тело мерно покачивалось то влево, то вправо. Мускулы томными волнами перекатывались под кожей вверх-вниз, от ног к туловищу и обратно.

Медведь.

Чудовище остановилось перед домом. Оно раза в полтора превосходило убогую избу по высоте…

Прошло не меньше минуты, пока великан не вытащил свой взор из глубин горизонта и не положил его на дом, на стены в инеевом оперении и полуразрушенной ледяной скорлупе, на крышу, продавленную снежными навалами, на прореху в ней, где кишели оборотни, словно черви в трупе, на многопалую кисть огня, которая жадно тянулась в чёрную высь, шевеля пальцами.

Морда медведя очень медленно балансировала над домом то в одну, то в другую сторону. Глаза и ноздри изучали…

Постепенно эти плавные качания затихали… Голова опускалась… Веки тоже… Казалось, зверь сейчас уснёт прямо стоя… Да, так могло показаться, если бы в тоже время он не издавал низкий гнусавый звук, который всё нарастал и делался страшнее с каждой секундой тем больше, чем слабее становились движения и явнее — ложная сонливость.

И внезапно снег под передними лапами монстра взорвался: гигант встал на дыбы. Его рёв свалил взвывших от боли волков. Из их ушей потекла кровь. Они извивались на снегу и пытались в него зарыться. Лёд треснул и посыпался с брёвен.

Горланившее среди небес над всей долиной адово отродье блестело некогда спокойными, а теперь обезумевшими глазами и кинжалами из пасти. Шерсть намокла от слюны. Щёки и губы дрожали вместе с воздухом, вместе с горлом, изрыгавшим ужасную мощь.

А потом высоченное медвежье изваяние одним своим падением закончило историю старого дома.

Отец слышал, как громко свистело его дыхание, видел, как пар валил изо рта и ноздрей. Он неуклюжей черепахой полз по узкому брюху тоннеля, трясь о колючую промёрзшую землю. Шерсть на нём стала твёрдыми шипами от застывшего пота. Свои ноги он уже чувствовал рваными тряпками: волчица отчаянно кусала ему ступни, захлёбываясь злым рыком. Она не напрасно гнала его, потому что проникшие в подземелье оборотни преследовали беглецов. А он, отец, не мог продвигаться быстро, ведь на руках он нёс свою девочку, которая пронзала пиками света окружающую черноту и вела их вперёд, но мир которой способен был разбиться тонким хрусталём от всякого неловкого поспешного толчка.

Отец оказался зажат меж двух сил — любви и ненависти — на протяжении всех трёхсот метров тайного прохода.

Никогда ещё напряжение в нём не длилось так долго!

Клыки волчицы в очередной раз покромсали ему пятку — и он заплакал. Не от физической боли, вернее, не только от неё. Просто сделалось страшно: он лез, ему казалось, целый час, а перед ним оставалось то же, что и было в начале — жерло тьмы. Это не закончится, это — их будущее, и он умрёт здесь от ужаса… умрёт от ужаса… умрёт от ужаса… здесь… Солёная вода, наплывшая на глаза, превратилась в корочку и не позволяла больше слезам течь.

Всюду были останки крысарей, рывших когда-то этот проход. Оледеневшие, они напоминали древние окаменелости. Это она, волчица, заставила их копать. Она сумела крысарей, бешеных и незрячих от своей жадности, заставить работать ради её интересов! Крысарь подчиняется кому-либо, ставит, пусть и принуждёно, чужие желания выше своих? Чушь! Это — против законов новой природы! Но она смогла… Её неспроста все уважали и боялись. Она того заслуживала.