Олег Фомин - Неостывшее сердце

А малютка всё спала и летала, не ощутив, что перевернула законы миров… пусть даже только для своего отца.

— Доченька… Прости меня… Прости, родная моя!.. Забери меня к себе… В свой сон… Прошу тебя… — ныл он невнятно и, как мог только, тихо. — Я тебя не отдам!!! Ты не узнаешь никогда этого ужаса!.. Я не позволю!.. Ты не станешь такой, как они!!!

Оборотень дышал в мокрый пол. Время для него потерялось. Впрочем, оно потерялось уже давно и для всех.

Наконец, судороги и призвавшие их чувства, как бы необъятны они ни были, исчерпали себя. Любовь его не истлела. Он лишь нуждался в покое. В нормальном, человеческом покое. Сознание постепенно расслаблялось, размягчалось…

Он лежал обмякший и готовый уснуть прямо здесь. Да больше и негде было. Кровать свою он пустил на дрова, потому что на улицу за ними выйти было нельзя: сожрут.

Ветер сделался умереннее — все ещё голосил, но уже не завывал неистово. Снега выпадало меньше, а в небе иногда мелькали кусочки луны.

Оборотень вяло поднял туловище и прислонился к печи. Заплаканные глаза немного жгло, а внутри опустело, как в склепе. Только по стенкам текло что-то густое и гадкое… Тоска. Не слышались в нём ни дыхание, ни сердце.

Он бы провалялся так вечно, если бы не заметил, как слишком уж потускнели кругом предметы. Огонь в топке почти умер.

Тогда, встав на ноги, он осторожно снял колыбель с двух поленьев, на которых она стояла. Никакими чувствами это не сопровождалось. Он бы, конечно, почувствовал, если б остались силы.

Хотя, всё-таки, волнение встрепенулось в душе, когда он колол поленья и свой табурет в чулане, побоявшись разбудить девочку. И это пришлось на пользу. Был дан толчок. Кровь в жилах разогрелась, а забота о дочери обрела первостепенную важность.

Воскресив пламя дровами, он с нетерпением опустился на колени к кроватке, аккуратно положил руки на её тонкие рейки и приковал любящий и, в то же время, озадаченный взгляд к маленькой богине, соображая, что бы ещё такого радостного ей преподнести.

Навестила интересная идея. Оборотень протянулся к особой полке над кроваткой, где хранились драгоценные вещи, одни из которых — картинки, нарисованные им для дочки, с деревьями, с цветами, с весёлыми зверьками и птицами. Ей очень нравилось их рассматривать. Рисунков была целая стопка.

Он намеревался завесить ими все блеклые коричневые стены, чтобы этот мир, иллюзорный, бумажный, но мир, отныне всегда отражался в её зелёных глазках и виделся ей в блаженных снах.

Но чем прикрепить картины?..

Были кнопки, поржавевшие и уже пущенные в дело. И всё же…

Он взял со стола два патрона, помеченные крестами, посредством ножа и когтей разобрал их, и оттуда высыпались они, те самые кнопки.

Затем выяснилось, что их не хватает на все рисунки. Тогда он отрезал ножом кончики своих когтей.

Через несколько минут жилище преобразилось. Прямоугольные листы, белые и разукрашенные, заколдовали гнилые брёвна в голубые небеса с облаками, в пышные леса и просторные луга, в зеркальные озёра и неугомонные речушки, в проворных ласточек и любопытных оленят… в людей с добрыми лицами. И только проёмы между листами проступали тёмными прутьями, вместе напоминая клетку.

«А, действительно, клетка!» — горько усмехнулся оборотень.

Теперь ему вспомнилась пара обнищавших патрона. Надо было найти, чем заменить дробинки.

Ничего металлического и мелкого не оказалось. Он порылся в сундуке, который дремал в кладовой. Парафиновые свечи, керосиновая лампа, электрический фонарик, верёвка, другие модели ружей, к которым боезапас уже иссяк… Ничего подходящего.

«Может, детали от фонарика сгодятся?» — подумал оборотень, но потом решил, что в их печальном будущем он ещё очень понадобится.

«Худо,» — заключил он и, сняв стеклянный колпак с лампы, разбил и раскрошил его обухом колуна. Этим и начинил патроны. Далеко таким мусором не постреляешь, да и расплавится при выстреле. Кровавый ожог, максимум. Понадеяться от него на большее в открытом сражении себе дороже…

Дабы снова не увязнуть в болоте плохих мыслей, он принялся мыть посуду. Воды в доме оставалось полведра, а выйти за снегом грозило опасностью с каждым часом всё очевиднее. Поэтому жидкость он расходовал экономно.

«Зачем её вообще мыть? — спросил он себя. — Всё равно не успеешь ею воспользоваться.»

Именно оттого ему это и нужно было — поверить, что ещё успеет, что ещё ничего не заканчивается. Но как следствие настигала неразрешимая проблема спасения от двух сотен могучих и яростных монстров — и он тут же спешил забыться…

В окне опять возник жадный волчара и стал таращиться на колыбель и клацать зубами. Отец подошёл к окну и молниеносно махнул хищной рукой перед мордой — никакой реакции.

«Ах, так!..»

Он прибегнул к испытанному средству — пылающей деревяшке из печи.

И снова безрезультатно! Волк не целил и крупицей своего внимания на действия хозяина. Он будто смотрел сквозь его тело и пламя, безошибочно угадывая, где находилась девочка, как бы не загораживал её несостоявшийся оборотень.

Тут отца осенило: это вожак! Только он способен так равнодушно относиться к огню.

И внезапно волк навёл взор на хозяина и (о, Господи!) улыбнулся!

Это было кошмарное зрелище! Веки сузились до длинных щелей, две чёрные борозды сдвинули щёки вверх, натянулись губы, оголяя частокол клыков.

Ноги отца стали ватными. Он отшатнулся от окна к колыбели и опёрся на стену. Безумно напуганный, он нащупал на полке чистый лист, подошёл вновь к страшному наблюдателю, хотя совсем не желал того, и закрыл окно белой бумагой. Потом понял, что нечем приладить её. Но убрать заслонку и делать новое крепление на глазах у чудовища, которое всё так же следило бы за ним и улыбалось, — этого он просто не выдержит!

Он воткнул коготь и с трудом отломил его. Было больно, но зато лист теперь висел и не допускал сюда этой твари.

Оборотень сел рядом с девочкой. Грудь его тряслась, ей недоставало кислорода. Он надеялся, что присутствие дочери как-то успокоит и образумит.

Всё полетело к чёрту! Эта дьявольская улыбка разрушила весь плетёный самообман: наивные рисунки, мытьё тарелок — всё! Им не суждено выжить. Время не стоит на месте, и развязка близится, точнее, вертится сейчас около дома на мохнатых лапах.

Он вернулся к своим ненужным записям и решил продолжить их для мнимых преемников. Во всяком случае, отвлекает…

А были ли среди людей те, которых неведомая зараза не сумела превратить в монстров?

Да, были. Это дети. Примерно от пяти до семи лет, и то не все из них.

В чём скрывался принцип такого отбора, никто не догадывался. Тайной оставалось и волшебное сияние, которое стало спутником деток с появлением первых оборотней и исцеляло от мутации — небезболезненно, правда — всех, к кому прикасалось.