Виктория Иванова - Радуга на земле

Честно признаюсь — от страха я зажмурился и заорал. Когда об этом вспоминаю, то мне становиться стыдно… Нармет мне всегда говорил, что страх — это малая смерть. А тогда я боялся до судорог, до дрожи в коленях! Конечно, уже и не вспомню, что конкретно тогда кричал. Вряд ли что-то внятное и осмысленное…

Не помню, сколько времени падал. Минуту, час, день, год… Даже самого падения не помню! После того, как во второй раз провалился, сознание работало урывками. И после ощущения падения в голове осталась только бездна. Черная, бездонная и неуютная. Очнулся от того, что в глаза мне бил яркий и пронзительный свет от висящего в зените солнца. В ушах громом отдавался шум чьих-то неуверенных шагов. Потом было знакомое шипение где-то рядом, шуршание чешуи по камню и удивлённый человеческий вскрик.

Я дернулся, желая предупредить о затаившейся поблизости змее, но тут мне на лицо легла чья-то тень, заслоняя от режущего глаза сияния. При виде склонившегося надо мной человека, все благие начинания куда-то испарились, напуганные обликом спасителя. Несомненно, это был человек, но до чего же странный! Старец, с бородой до пояса! Где сейчас такое увидишь? Разве что в какой-нибудь глухомани, в затерянных деревеньках Сибири. Только вот вряд ли в этих самых сибирских деревнях носят такую одежду.

Наверное, это называется мантией. Или нет, кафтаном… или что-то вроде этого. В общем, судите сами: одет этот старичок был в длинное, до середины голени нечто, отдаленно напоминающее пальто. Только совершенно невероятного, какого-то странного покроя. С блестящей вышивкой и нашитыми цветными стеклышками. Спереди были ещё кожаные вставки. И застегивалось это одеяние на ряд матово-чёрных пуговиц, расположенных с левой стороны. Из-под верхней одежды выглядывали плотные, тёмные штаны, заправленные в мягкие, запылённые сапоги на низком каблуке и перехваченные на лодыжке ремешками.

Кроме того, талию моего спасителя охватывал широкий шарф, завязанный на манер пояса. При ходьбе этот дедушка помогал себе увесистым деревянным посохом.

Да и лицо… Такого выражения у нас уже давно не встретишь. Пытливые добрые, чуть насмешливые, выцветшие практически до белесого цвета глаза этого человека, с непритворным сочувствием и интересом разглядывали меня. Морщинистое, загорелое лицо, белоснежная густая грива волос, стянутая на затылке в хвост. «Аристократический» нос с горбинкой. Мягкая, приветливая улыбка…

— Вы… кто? — еле слышно прошептал я. Шея горела, как от ожога, а в горло словно песка насыпали с мелким щебнем вперемешку. Хотя следовало бы ещё поинтересоваться где я, но на это сил уже не хватило.

— Не бойся, мальчик, я тебе помогу… — он опустился на колени, не смотря на свою добротную одежду и камни, явно не призванные быть подушкой или ещё каким смягчающим объектом. Отложил свой посох в сторону, аккуратно снял с пояса ранее незамеченную мною флягу. Осторожно приподнял мою голову и влил в саднящее горло пару капель её содержимого. Я не знаю, что там у него было, но в голове прояснилось, а боль от ушибов и ссадин куда-то отодвинулась.

— Где я? — уже более уверенно задал я вопрос.

— Тсс, тихо. Зелье скоро выдохнется, так что нам надо как можно быстрее оказаться у меня дома, — не допускающим возражения голосом, но в то же время как-то мягко ответил мне этот человек.

— Зелье? В доме?… — я не понимал, что происходит. Я вообще ничего не соображал, безвольно подчиняясь сухим, но на диво сильным рукам.

Мне помогли подняться на ноги, и, под равномерный гул незнакомого голоса сделать пару шагов. Оказывается, я лежал совсем недалеко от оживлённой дороги, в россыпи камней. Вернее, для него — недалеко. Мне же это путешествие показалось самым длинным и тяжелым в жизни.

А на этой дороге старичка ожидала карета. Почему-то этот факт не вызвал у меня никакого удивления. Я всё воспринял как само собой разумеющееся. Несмотря на то, что светило солнце, мне было холодно. Тело било крупной дрожью и, как говориться, зуб на зуб не попадал. В памяти тут же всплыло определение предсмертного бреда. А если в нём тебя куда-то везут… отчего бы и нет? Пусть… Пусть везут, лишь бы эта слабость и боль куда-нибудь делись…

Второй раз я потерял сознание уже в пути, поэтому дорогу не помню абсолютно. Ни дорогу, ни место, куда мы прибыли. Но, судя по тому, что на дворе была уже ночь — ехали мы долго. Может, останавливались, а может, и нет. Очнулся, когда меня под властные распоряжения старца в четыре руки вынимали из кареты и заносили в дом. Из-под укутывающего всего меня плотного куска материи я мог видеть только двери. Огромные, тёмного дерева… С причудливо изогнутыми металлическими ручками в виде странных, не знакомых, зверей. Скорее всего, мифических.

Меня пронесли внутрь, затащили на второй этаж и аккуратно сгрузили на кровать. Только носильщики удалились, как вокруг меня и старца захлопотала героических пропорций женщина. Она охала, ахала, проклинала каких-то разбойников и душегубов, жалела неизвестного мне малыша, выговаривала старцу, что он слишком легко одет… Казалось, что говорит только она. Причём её совершенно не волновало, слушают её или нет. В то же время она умудрялась каким-то образом выполнять чёткие и сухие указания моего спасителя: подавала воду, странного вида пузырьки, чистые полотнища материи…

Она же помогла раздеть, просто срезав остатки одежды ножом. Не то, чтобы я совсем ничего не соображал, но мне неожиданно стало стыдно. Что это она со мной, как с младенцем? Но на мои вялые попытки освободиться и всё сделать самостоятельно даже внимания не обратили. Эта женщина быстро обтёрла меня большим куском влажной материи и отодвинулась в сторону, позволяя пожилому мужчине пристально изучать всё многоцветье ссадин и синяков. Особо пристально он изучил укусы, безжалостно вывернув мне шею до хруста в позвонках.

— Эйша, выйди пожалуйста, — спокойным и ровным тоном попросил старец. Не прекращавшая своего бесконечного монолога толстушка вздрогнула, замолчала и как-то робко вышла в двери.

Дождавшись сухого стука захлопнувшейся створки, старец склонился надо мной и, требовательно глядя в глаза, спросил:

— Кто тебя укусил, мальчик?…

Говорить не хотелось абсолютно. Тело охватывала блаженная апатия, поднимаясь откуда-то снизу. Но ответить невниманием на все заботы своего спасителя я не мог. Поэтому тихо прошептал:

— Змея…

— Какая змея? Опиши мне её, если не знаешь! — да, там же разные противоядия… от разных змей… Но такой… может, они знают?

— Радужная… — это всё, на что меня хватило. Глаза слипались, тело просило отдыха, а сознание хотело уплыть как можно дальше.

Я не видел, как вздрогнул от моих слов седобородый старик. Как в его глазах плеснулось острое сожаление и непритворное сочувствие. Он даже как-то разом утратил свою уверенность и сгорбился. А потом, посмотрев на уставленный пузырьками столик, уверенно взял флакон с ярко-алой лентой на горловине.