Азамат Козаев - Ледобой

Сивый подхватил верховку Коряги, небрежно бросил тому на плечи, надел свой полушубок и, не оглядываясь, первым ушел в город.

– Один? А Коряга? – Стража переполошилась, когда Сивый, отряхиваясь и умываясь хрустким снегом, сошел с подъемной люльки.

– Следом бредет. – Безрод кивнул за спину и, не торопясь, ушел в гончарный конец.

Когда на мосток мелкими шажками взошел потерянный Коряга с оледеневшим взглядом, стража раскрыла рот. Тетерев спустился со стены, усадил млеча в люльку, остальные подняли воев на стену. Рядяша и Валок мигом соорудили носилки из копий и щитов, положили изувеченного Корягу и умчали в дружинную избу.

– Стой! Не туда – в овин! – сообразил на полдороге Рядяша. – Переполошатся, до утра не заснут!

– Верно! – прогудел Валок. – Шуму, визгу не оберешься.

Сторожевые принесли млеча на сеновал, и Валок убежал за Стюженем.

Рядяша разгреб сено, в ведре с водой стоймя утвердил светоч, дабы на сено не попало, и поставил на землю около раненого. Старик ощупал Корягу, послушал стоны и помрачнел.

– Воды и тканину, живо! – Рядяша убежал за водой и полотном для перевязки, а Валок вернулся на стену.

– На кабана что ли в одиночку пошел? – Ворожец перетягивал разорванную руку млеча. – Ладно, что сухожилия не порвал.

– Нет, – Рядяша ухмыльнулся. – Не на кабана. На Безрода.

Старик долго смотрел на Рядяшу, не шутит ли, потом отвернулся.

– Доигрался, дурак! – Стюжень влил в Коряжью глотку добрую чару крепчайшего меду. Порванную щеку ожгло будто огнем, раненый застонал.

– Полно выть, бестолочь! – Верховный опрокинул Корягу обратно на сеновал. –Вставать еще собрался!

Глаза млеча закатились, только белки засверкали. Ворожец ножом окоротил бороду вокруг разрыва и аккуратно сшил порванную щеку. Осторожно перемотал тело – четыре поломанных ребра все же не шутка, как бы еще грудина не треснула – и велел унести. Пусть отлеживается. Рядяша на руках бережно внес Корягу в дружинную избу, положил на ложе. А переполоху-то утром будет!

– Ты будь в избе, когда вставать начнут. Не взыграла бы дурь, – бросил Моряю Стюжень. – Говоришь, безоружные, ушли?

– Даже пряжки поясной не было.

– Дурак, млеч. Дурак.

Утром, когда пришла пора собираться на пробег, дружинную избу огласил ярый рев. Вставший первым, Дергунь обнаружил Корягу, затянутого повязками до самых глаз,.

– Кто! – ревел млеч, будто раненный медведь, кулаком потрясая срединный столб. – Кто?

– Безрод уложил, – подошел Моряй. – Вчера один на один бились.

– В клочья порву! – Дергунь побелел, схватился за нож, бросился к двери.

– Охолони. – Моряй локтем отбросил разъяренного молодчика от порога. Вои похватали за руки, отобрали нож. – Всему своей черед. Или опять восемь на одного встанете?

– Пор-рву! – хрипел Дергунь и бился в руках дружинных.

– Чего шумите? – Перегуж вышел на середину. – Уже бежать должны.

– Дергунь лютует. Мести жаждет.

– Перебесится. Ступайте все на мороз. А ты, орел, свару затеешь – голову сниму. Все вон!

Безрод присоединился к воинству у городских ворот и бежал, ровно ничего не случилось. Воевода ни на шаг не отставал. Все обошлось.

Сивый и глазом на млечей не повел, будто их вовсе нет. Зато Дергунь не преминул в грязи извалять.

– Ублюдок и сын ублюдков! Даже родичи от тебя отказались. Кому такое добро надобно?

Ему вторил Взмет:

– Как есть набрехал, что безоружный вышел. Припрятал нож в сапоге!

Трапезничать за один стол с Дергунем Безрод не сел. Не стал есть вовсе. Раньше всех ушел на ратную поляну, опустился под свой дуб и прислонился затылком к стволу. Исполин уснул на зиму и стоял спокоен, кряжист, необхватен. И самому возле старика стало спокойно. Когда вои начали ломать друг друга, Сивый дал им разогреться и вышел из-за дуба.

– Ты, – указал на Дергуня. – Против меня встань.

Снял полушубок, шапку, сапоги, с улыбкой бросил все позади себя, а сапоги так и вытряхнул каждый. Ничего оттуда не посыпалось. Млеч остервенело сорвал с себя верховку, сбросил сапоги. Притоптал снег вокруг и медленно пошел на Безрода. Хитер и опасен кружил вокруг, примерялся, и внезапно ожил втрое быстрее против прежнего. Ссутулил плечи, пригнулся и хлестал кулаками с обеих рук. Потом резко прошел Безроду в ноги, распрямляясь, ударил затылком в подбородок, обхватил в поясе и швырнул через себя. Сивый перелетел через голову, несколько шагов прокатился по снегу и мгновенно встал на ноги. Ощерился, сплюнул снег.

Вои окружили поединщиков мрачные, хмурые. Чего ж хорошего, когда свои грызутся? Перегуж стоял чернее грозовой тучи. За обоих, не колеблясь, встал бы на врага, да только долю не обхитришь, не спрячешься. Везде найдет.

Дергунь пригнулся и ударил. Попал вскользь. И вдруг перешел на бой охлябь, когда руки бьют, словно цепы для молотьбы пшена. Безрода поглотил вихрь ударов, даже воевода вдохнул и замер. Дадут боги – живым выйдет из смертоносной мельницы. А Безрод, присев, чисто уж скользнул под рукой Дергуня тому за спину, обхватил шею млеча и рванул на себя. Дергунь как стоял, так и начал валиться на спину, и непременно улегся бы на обе лопатки, не подправь Сивый. Подсек в воздухе бедром и швырнул вниз лицом. Снег мгновенно окрасился кровью, и беспамятный Дергунь закрыл глаза. Бок сочился кровью, два ребра острыми сколами торчали наружу, и ко всему сзади, из шеи хлестало, как из ручья. Почитай, весь загривок Дергуня остался на пальцах Безрода. Сивый отряхнул руку, вытер о снег. Молча, из-под бровей оглядел воев, обулся, оделся и ушел.

– Живо в город, бестолочи! – рявкнул воевода. Еще одного увечного дурака не хватало. – Если кто-нибудь скажет Безроду хоть слово – из дружины взашей прогоню, а княжью метку огнем выжгу!

– Да уже все сказали, кто хотел. Больше и не надо. Правда? – Рядяша, улыбаясь, повернулся к Взмету. Тот стоял бледен и крепко сжимал челюсти.

– Ты дружинных калечить перестань! – рокотал на заднем дворе верховный. – Не война, чтобы людей терять.

Сивый молча глядел вперед, глаза сощурил, губу закусил.

– Видать, уйду так же, как пришел.

– Как так?

– Ненавидим парнями и князем.

Старик горько покачал головой. Слова сказаны, сапоги брошены. Всякий знает, что слово не птаха – вылетело, не поймаешь! Улетевшие сапоги поймать можно, только лови их, не лови… И те дураки головы не склонят, и этот упрямый попался. Коряга сущий остолоп! Начав с него, теперь Безрод вынужден и остальных охаживать. И ведь забыл уже… Ну, сделал вид, что забыл! Эх, дурость людская, нет тебе сносу, нет переводу!

С самого утра Сивый молча глядел на Взмета. Ждал. Может быть, опомнится, забудет злое, попросит не упомнить былого. Млеч не сказал ни слова, только сжал крепче зубы, и чем ближе подбирался полдень, тем крепче сжимал.