Роберт Скотт - Ореховый посох

«Стивен, — прошептала она так тихо, чтобы даже Хойт не смог ее услышать, — где ты, Стивен? »

Когда же не нужно было забиваться в эту щель и дружно затаивать дыхание, Ханна, Хойт и Черн проводили время в довольно просторной кладовой Бранага. Мужчины строили планы о том, как они все вместе отправятся в некий город Миддл-Форк, а Ханна, чтобы не скучать, помогала Бранагу в работе. Довольно скоро она научилась очень неплохо полировать седла с помощью кожаного круга, доводя их чуть ли не до зеркального блеска, и прямо-таки сияла от гордости, когда шорник хвалил ее.

Бранаг ухитрялся снабжать их едой и пивом, пряча все это в деревянных ящиках, укрытых необработанными шкурами, или среди тех вещей, которые нуждались в починке. Среди местных жителей он славился поистине невероятным аппетитом и был почти уверен, что и оккупационным властям не придет в голову обращать внимание на его слишком объемные закупки продовольствия или расспрашивать, зачем у него в кладовой хранится столько еды. К тому же он рисковал так давно, что давно уже научился не рисковать понапрасну. Собственно, самым главным было то, чтобы никто не узнал о тайнике с оружием и деньгами, поэтому прятавшиеся там же люди вынуждены были смириться с тем, что вся их еда всегда слегка отдает запахом шкур.

Но несмотря на это, Ханна находила еду вполне приемлемой, а некоторые кушанья казались ей даже изысканными. Правда, случалось и такое, что она предпочитала вообще отказаться от пищи: когда не могла определить, что же ей предлагается съесть, или, например, если предлагаемое блюдо на вид и на вкус оказывалось таким отвратительным, что она не могла заставить себя съесть ни кусочка даже из вежливости. Привычную куртку и свитер она сняла и переоделась в какую-то длинную шерстяную рубаху типа туники, которую подпоясывала кожаным ремешком. Затем Хойт, несмотря на все мольбы Ханны, потребовал, чтобы она сняла и свои любимые теннисные туфли и синие джинсы, предложив ей вместо них грубоватые домотканые узкие штаны и пару новеньких башмаков — башмаки, по крайней мере, шил сам Бранаг, который заверил ее, что это самая лучшая пара.

После этого Черн подстриг ей волосы. Великан жестом велел ей повернуться к нему спиной и сесть на низенький табурет, затем взял у Бранага самые острые ножницы для стрижки овец и стал срезать одну шелковистую прядь за другой. Шесть или семь решительных взмахов ножницами — и от длинных роскошных волос Ханны остались одни воспоминания, а сами волосы мягкими волнами легли на пол к ногам Черна. Покончив со стрижкой, он свистом подозвал Бранага, которому уже объяснили, что столь радикальная стрижка вызвана исключительной необходимостью. Бранаг вошел в кладовую, помешивая что-то в керамической плошке тонкой кистью из лошадиного волоса. Мощная крупная собака — должно быть, волкодав, догадалась Ханна, — беззвучно ступая мощными лапами, неотступно следовала за ним.

— Это не навсегда, — сказал Бранаг в ответ на немой вопрос Ханны. — Ничего страшного. Краску я изготовил из смеси ягод, древесной коры и сока некоторых растений, прокипятив все это с рыбьим жиром, чтобы легче было наносить на волосы.

— Прелестно. — Ханна огляделась в поисках наиболее подходящего уголка, чувствуя, что ее сейчас вырвет. — Фу ты... А какой, черт побери, цвет... извини, я не хотела быть грубой, но все же какой цвет?..

— Светло-голубой. — Каменное лицо Бранага ничего не выражало.

Собака рядом с ним тоже хранила полное молчание. Ханна побледнела.

— А что, если обойтись шапкой, шляпой или еще чем-нибудь в этом роде? — пролепетала она.

Ледяная сдержанность Бранага вдруг куда-то исчезла, а его улыбка, казалось, разом согрела всю кладовую.

— Да коричневый, Ханна Соренсон! Каштановый. Мне показалось, что будет неплохо, если сделать твои волосы темно-каштановыми.

— Ах так! — Ханна с облегчением вздохнула. — Ну что ж, каштановый — это уже не так страшно...

Вытянув шею, она заглянула в плошку, и на мгновение ей все же стало очень страшно. А вдруг Черн насильно пригнет ей голову и Бранаг все же покрасит ей волосы в небесно-голубой цвет? Шорник сунул плошку ей под нос, и Ханна сразу успокоилась: смесь действительно пахла, точно заношенные носки рыбака, но цвет, по крайней мере, был вполне удовлетворительный.

Когда Бранаг покончил с окраской, на лице Ханны застыла такая гримаса, от которой, как она боялась, ей теперь не избавиться до конца жизни.

— И долго продержится этот запах? — Даже пес не выдержал — отошел к самой дальней стене и лег там, прикрыв нос своими огромными лапами.

— Недолго, — заверил ее Хойт, — дней восемь-девять, не больше!

Ханна засмеялась и довольно сильно, хотя и шутливо, толкнула его в плечо.

— Ну что ж, в таком случае можно, пожалуй, больше не беспокоиться насчет того, чтобы прятаться в тайник; они меня в любом случае сразу найдут. Да они еще на пороге поймут, что здесь какая-то жуткая тварь издохла.

Время от времени Хойт и Черн порознь выбирались в город, чтобы проверить, как настроены местные жители. Бранаг сказал им, что несколько молодых мужчин были обвинены в убийстве того солдата и повешены, и Хойт каждый раз боролся с непреодолимым желанием придушить каждого встреченного случайно малакасийца. Ни ему, ни Черну не доводилось прежде служить причиной казни невинных людей, и теперешняя ситуация ему совсем не нравилась.

— Ничего, они у нас еще за это заплатят! — побелев от гнева, пообещал сквозь зубы Хойт, и Ханна поняла, что у этого, такого приятного в общении и веселого молодого человека есть и вторая сторона натуры, грозная и страшноватая, которую он умело скрывает. Она это запомнила и решила, что лучше не попадаться этому пражскому лекарю на глаза, если что-нибудь снова приведет его в такое бешенство.

А в последующие дни Ханна только удивлялась тому, как здорово Хойт умеет изменять свою внешность, причем без всяких видимых усилий. Впалая грудь, перекошенное плечо, слегка выпирающий животик — Ханна была просто потрясена тем, что столь простые детали внешности способны до неузнаваемости изменить человека. Казалось, Хойт каждый раз выходит из мастерской шорника в совершенно ином обличье.

Когда он возвращался, они с Бранагом долго и очень тихо о чем-то беседовали, знаками поясняя Черну отдельные моменты. Ханна почти не сомневалась, что они планируют отомстить оккупантам за невинно загубленные молодые жизни, и была даже рада, что ее эта троица держит в полном неведении.

Но как бы ни тревожили ее их планы, которые, безусловно, могли вовлечь ее в еще большую беду, бежать из мастерской Бранага и сдаваться малакасийцам она совсем не собиралась. Ведь солдаты, которых она тогда встретила на дороге и всего лишь попросила о помощи, тут же принялись ее насиловать. А представители здешних оккупационных войск — хоть она и узнавала обо всем как бы через вторые руки — были в ответе за смерть невинных людей и бесконечные обыски, во время которых безжалостно потрошили дома мирных жителей, в том числе и лавку Бранага.