Роберт Скотт - Ореховый посох

У Хойта тошнота подступила к горлу: вот еще дрянь! Воняет, как от больного греттана! Наверняка этот старый пьянчуга заполз под скамью, намереваясь немного полежать там и протрезветь, а потом заснул, и его вывернуло наизнанку.

— Не завидую я тебе, дружище, — сказал он, обращаясь к пьяному, бесформенной грудой вонючего тряпья валявшемуся на полу. — Вот очухаешься и будешь думать, что не иначе на тебя злой дух помочился. Ладно, будь добр, подогни, пожалуйста, колени, чтоб я хоть сидеть мог спокойно, на тебя не наступая.

Пьяный не возражал и вообще никак на слова Хойта не реагировал, и тому даже показалось, что этот жалкий тип и впрямь умер.

— Ну же, давай, — предпринял Хойт вторую попытку. — Давай, немножко... ноги-то согни.

На этот раз ему удалось перекатить пьяного на бок и, осторожно согнув ему ноги, убрать их подальше под лавку. При этом похожий на мертвеца тип даже чуть приоткрыл глаза, явно ничего не видя перед собой, и снова закрыл их.

Хойт вздрогнул и, пристально вглядевшись в бледное, как у призрака, лицо пьянчуги, поморщился: он нашел-таки Алена Джаспера из Миддл-Форка!

Сердце у него упало.

— Ох, Ален, черт побери, как же я ей тебя такого покажу! Она же просто в ярость придет!

Черн и Ханна уже подходили к нему, явно предвкушая горячий обед.

«Думай, Хойт, думай», — велел он себе, затем снова подозвал буфетчика.

— Ну, теперь еще что? — недовольно спросил тот.

Хойт швырнул ему серебряную монету, и на противной, покрытой оспинами и угрями физиономии буфетчика появилась узкая, как трещина, ухмылка.

— Сдачу оставь себе и этого вот, — и он указал под скамью, — тоже оставь пока здесь.

Удивленный тем, что кого-то мог заинтересовать этот жалкий пьянчуга, буфетчик пожал плечами.

— Да он никуда и не денется. Он и так отсюда почти не выходит.

— Как это — не выходит?

— Да так. Торчит здесь каждый день и...

— И давно? — быстро спросил Хойт, потому что Черн и Ханна были уже совсем рядом. Чтобы эта иностранка не утратила последнюю надежду, действовать нужно быстрее.

— Да уж двоелуний десять или одиннадцать. Я только одному удивляюсь: как он до сих пор еще не сдох.

«Тысяча чертей!»

Хойт повернулся и незаметно подал знак Черну: «Нужно уходить, и немедленно!»

«Зачем?»

Черн сразу понял, что разговаривать нужно украдкой. Ханна даже и заметить не успела, как переговариваются ее новые приятели.

«Потом объясню. А сейчас пошли».

Ханна с улыбкой взяла Хойта за руку, словно это прикосновение могло умерить царивший вокруг шум.

— А здесь совсем не так плохо, нужно только немного привыкнуть, — сказала она доброжелательным тоном. — Пожалуй, чересчур накурено, но подождать все же немного можно, если ты считаешь, что он попозже подойти должен. А мы тут пообедаем? Пахнет очень даже аппетитно.

— Нет, — быстро сказал Хойт, — я знаю местечко получше. Оно чуть дальше, но на этой же улице.

Это была откровенная ложь, и он принялся молиться всем богам Северных лесов, чтобы где-нибудь поблизости действительно нашлась какая-нибудь пристойная харчевня. И ведь боги действительно были ему кое в чем обязаны.

— Я дал буфетчику понять, что нам очень нужно найти Алена. Теперь он будет в оба смотреть. — И он, схватив Ханну за руку, потащил ее к лестнице, ведущей на улицу. — Давай еще немного пройдемся, найдем себе подходящий ночлег, а уж потом поедим. Надеюсь, в другом месте не будет так сильно накурено.

Ханна, так ни о чем и не догадавшись, улыбнулась.

— Что ж, звучит многообещающе. Пошли. — На лестнице она повернулась к нему и прошептала: — А знаешь, у меня крепнет уверенность в том, что я все-таки сумею вернуться домой. Надеюсь, сегодня вечером мы твоего Алена все же отыщем. Вряд ли я смогу уснуть, зная, что он где-то неподалеку.

Хойт дернул головой — то ли соглашаясь, то ли, наоборот, возражая.

— Эх, знала бы ты! — пробормотал он себе под нос.

Стивен очнулся и дико закричал: кто-то вправлял ему сломанную лодыжку. Ослепительное утреннее солнце било прямо в глаза, и он с трудом различал черты доброго самаритянина, который как раз в этот момент укладывал его ногу между двумя толстыми сосновыми ветками. Стивен рванулся, но тело отказывалось ему повиноваться; точнее, одной рукой он все же сумел шевельнуть, но при этом боль так и взорвалась в нем, охватив все тело, а в легких точно вспыхнул адский огонь, поднявшийся из недр элдарнской преисподней. Стивен снова пронзительно вскрикнул и лишился чувств.

Позднее, очнувшись, он увидел, что медленно плывет в каком-то идеально чистом белом пространстве, где нет никакой границы между небом и землей. Ему было ни холодно, ни тепло, он не чувствовал ни запахов, ни дуновения свежего ветерка, не замечал никакой смены цветов и оттенков. Все вокруг сверкало, слепило, покачивалось, и он почувствовал дурноту, а потом его вырвало прямо на грудь и снова затошнило от мерзкого запаха, пачкавшего, как ему казалось, этот чистейший мир.

Он попытался повернуть голову набок и обнаружил, что полностью лишен возможности двигаться, запутавшись в силках, сотканных из этого белого-белого снега или сна. Его тошнило от собственной нечистоты, но избавиться от нее он был не в силах. Потом его снова вывернуло наизнанку, и он задохнулся в едва слышном вопле — мольбе о помощи.

И тут снова появился тот незнакомец — точнее, его темный силуэт на этом выбеленном фоне. Нереальный человек из нереального мира. Но действия его были вполне реальны. Он молча вытер Стивену рубаху на груди влажной тряпицей и поднес ему ко рту бурдюк, полный холодной воды. Стивен даже умудрился самостоятельно сделать несколько глотков, прежде чем незнакомец опять растворился в белом слепящем безмолвии, а самого Стивена вновь поглотила темная бездна беспамятства.

Ему представлялось, что сейчас лето, он бежит по глубокому песку на пляже, и икры ног его ноют от усилий, а с залива дует морской ветер и ласково, точно обнимая, толкает его в грудь.

«Мне надо спуститься поближе к воде, там песок будет тверже», — подумал он.

И вдруг услышал музыку — кто-то играл на органе Баха. Ноты звучали чисто, каждая вставала точно на свое место в переплетении голосов, и все они, подпрыгивая, повисали в воздухе над головой множеством разноцветных воздушных шариков. В воздухе плыли дивные ароматы: вкуснейшие соусы, мясо, жаренное на решетке... Хватит ли еды на кухне, или лучше самому есть поменьше, чтобы хватило гостям?

«Постарайся никому не доставлять неудобств, Стивен».

Он облизнулся, надеясь почувствовать на губах остатки замечательного вкуса, но вместо этого почувствовал лишь вкус крови: губы пересохли и сильно потрескались. Когда это он так разбился? Упал, что ли?