Маргит Сандему - Дом в Эльдафьорде

Подобно миллионам других людей, Эскиль думал: где же та сила, которая может защитить нас об этого? Предотвратить страдания невинных людей. Что значат в сравнении с этим те несколько часов, которые Христос провел на кресте? Год за годом! В одиночестве, униженности, непонимании…

И все же большинство страдальцев продолжали верить в милосердного Бога, без ведома которого ничто не происходит на земле!

Эскиль понимал, что ход его мыслей типичен для Людей Льда. Сам он ничего не имел против христианства, если отвлечься от всей этой церковной мишуры и истерии и спуститься на землю. Если смотреть в самый корень, воспринимать его как евангелие любви — и не более того.

Но то, что происходило на его глазах, настраивало его на сомнения.

Пожав бледную, тоненькую ручку, он вышел к девушкам.

Стоя в дверях кухни, они восторженно захихикали, увидев Эскиля. Он подошел к ним, поздоровался за руку, поблагодарил за цветы.

— Теперь ты здоров? — спросила Ингер-Лизе, с любопытством глядя на него. Она смотрела на него так, будто он побывал на луне и выглядел не так, как остальные.

— Да. Теперь я здоров. Благодаря Сольвейг.

На хорошеньком личике Ингер-Лизе появилось брюзгливое выражение. Мари ничего не сказала, она только смотрела на него во все глаза. В кухне Сольвейг она осмотрела все до мелочей суровым взглядом хозяйки, но придраться ни к чему не могла. Что же касается Эскиля, то он сомневался, что дома у Мари так же красиво и уютно, как здесь.

Господи, как нравилось ему проводить время в этой кухне! Если бы только не этот вечно подозрительный Терье…

— Тебе можно выходить из дома? — спросила Ингер-Лизе.

Эскиль засмеялся.

— Мне же не пять лет! Но, я думаю, сегодня мне лучше остаться дома.

— Может быть, вы присядете? — торопливо сказала Сольвейг, — и поговорите с больным?

Девушки тут же подались назад, но остановились в нерешительности. Сидеть в этом доме? Они не знали, как быть. Наконец Мари вызывающе посмотрела на Ингер-Лизе, и та сказала:

— Да, спасибо.

С этими словами она села на скамью, и Мари тут же последовала ее примеру.

Эскиль с трудом подбирал слова, мысли его путались. Как всегда, когда он видел Ингер-Лизе, его охватывало примитивное желание обладать ею, сжать ее в объятиях, потому что он изголодался по девушкам. Но, разумеется, вслух об этом не скажешь, поэтому он старался выбирать нейтральную тему для разговора. Со стороны же казалось, что он просто потерял дар речи. А девушки так много от него ждали!

Сольвейг пришла им на помощь.

— Много у вас появилось ягнят, Мари? — спросила она.

И за этим последовал долгий разговор о том, сколько у кого в деревне ягнят. Эскиль понимал, что Сольвейг хочется с кем-то поговорить. Она тоже изголодалась — по общению с соседями. Голос у нее был живым и радостным, красивые глаза блестели.

Он чувствовал себя лишним в этом разговоре. Но это не имело значения, поскольку в голову у него шумело, а в теле была слабость после многодневного лежания в постели. Это была не усталость, а какая-то вялость.

Он просто сидел и рассматривал девушек. Мари внешне ничего собой не представляла, но теперь он уже не был таким близоруким, чтобы принимать во внимание одну лишь внешность. В разговоре она не проявляла особой сообразительности, просто сидела и кивала всему тому, что говорила Ингер-Лизе, или просто повторяла ее слова, как попугай. А если она сама и говорила что-то, то это были малозначащие комментарии по поводу соседей, приправленные религиозными предрассудками.

Ингер-Лизе, в противоположность ей, была веселой и оживленной. И крайне самоуверенной. В каждом ее жесте чувствовалось самолюбование. Время от времени она заливалась «непринужденным» смехом, кокетливо наклоняя при этом голову, и очень часто интонация ее голоса была жеманной, рассчитанной на то, чтобы произвести впечатление.

По сравнению с этими двумя курочками, Сольвейг казалась на редкость обходительной. Это была зрелая женщина, уравновешенная и сердечная.

Эскиль почувствовал вдруг сильное раздражение. Приступ… слабости? Сам не зная, почему, он свалил все на Ингер-Лизе.

Девушка это, конечно, заметила и тут же обратилась к нему:

— Отец с матерью передают тебе привет и приглашают тебя в гости, как только ты выздоровеешь, Эскиль.

Она произнесла его имя с невероятным сюсюканьем, что, наверняка, было, по ее мнению, красиво. Ему чуть не стало дурно, когда он это услышал.

— Спасибо, — через силу произнес он. Ему совершенно не хотелось ублажать этого крестьянина. Слушать его напыщенное бахвальство и позволять ему видеть в себе будущего зятя. Подумать только, три поместья! Теперь он жалел, что проболтался об этом. Уж лучше бы его выгнали прочь.

Пришел Терье. И Эскиль заметил страх в глазах Сольвейг. Она встала, нервозно улыбаясь.

Терье угрюмо посмотрел на девушек, и Эскиль затаил дыханье. Но Терье быстро понял, что визит этот весьма приятный, и рассыпался в любезностях. В адрес Ингер-Лизе, разумеется. Мари он вообще не замечал.

Эскилю это показалось отвратительным. Ему было неприятно видеть, как Терье и Ингер-Лизе кокетничают друг с другом. В особенности, когда хозяин втиснулся между обеими девушками на скамейку и сказал: «Это подходящее место для меня», а Ингер-Лизе удовлетворенно заметила: «В самом деле? Тебе здесь нравится?», Эскилю захотелось уйти, но он остался, поскольку это могло выглядеть как ревность. Он понимал, что глупо было так раздражаться по поводу короткой реплики, но ничего не мог с собой поделать.

И он был вынужден сидеть и слушать идиотскую, двусмысленную беседу. Он заметил, что Сольвейг тоже не по себе. Они обменялись понимающими взглядами. «Сплошная мусорная яма», — казалось, говорили их взгляды.

Было ясно, что Ингер-Лизе польщена интересом, который проявлял к ней Терье. Ведь он тоже был чертовски привлекательным молодым человеком. «Настоящий самец», — подумал Эскиль — и был не первым, кто думал так.

Но как он мог сидеть здесь и шутить с девушкой, если он был таким, каким описывала его Сольвейг? Если у него не было мужской силы и он никогда не желал обладать женщиной? А может быть, как раз по этой причине некоторые представители рода Йолинсонов и сходили с ума, начиная с самого первого Йолина? Это не было проклятием, как у Людей Льда. Это была просто наследственная черта.

Сидя так, он почувствовал, что у него начинают гореть уши. Медленно, медленно к нему возвращалось его прежнее состояние, его бредовые фантазии. Те самые, что преследовали его, когда он бормотал: «Да, конечно, так оно и должно было быть!» Но теперь эти картины были уже не такими яркими, в сознании его проносились лишь фрагменты, обрывки, которые невозможно было соединить в единое целое.