Маргит Сандему - Кровавая месть

Сознание неизвестности того, что происходит теперь в Гростенсхольме, гнала его вперед. Но его торопила не только неизвестность. Доминик не был бы самим собой, если бы не чувствовал внутреннее беспокойство, причину которого невозможно было объяснить.

Однажды он упросил своего отца поскорее поехать домой на Линде-аллее, потому что у него появилось предчувствие, что нужно спешить туда. И они прибыли как раз вовремя, так что старый Аре смог увидеть своего пропавшего внука Микаела и его сына Доминика.

На этот раз предчувствие было таким же. И он не знал, опоздает или прибудет вовремя.

Она обрадовалась его письму! Она, Виллему, постоянно пренебрегавшая им, фыркавшая в его сторону, когда они были детьми. И в то же время между ними всегда была незримая связь. Он знал, что она обратилась к нему, потому что понимала: за его поддразниванием кроется инстинкт самосохранения. Виллему всегда нуждалась в его защите, искала у него поддержку. Но она не осознавала этого и впервые завела об этом речь в своем первом, длинном письме.

Их дружба строилась не только на основе защиты беззащитного.

Доминик улыбнулся про себя. Виллему беззащитна? Да, хотя она никогда и не признавалась в этом: в ее смелости была какая-то беззащитность.

В интеллектуальном же смысле они были равноценны: могли спорить и понимали друг друга. Но почему-то у него всегда было желание поддразнить ее, а у нее — нападать на него. Себя-то он мог понять, но ее…

Он больше никогда не будет дразнить ее — он просто увезет ее с собой от этой скрытой опасности в безопасную Швецию.

Доминик сжал зубы и пришпорил коня.

Он был очень хорош собой с прической пажа — длинными, гладкими, темными волосами. Кожа его была смуглой, нос прямым, рот решительным и красиво очерченным, а глаза — желтыми, как у персидского кота, и они казались еще ярче, оттененные густыми черными бровями.

Его мать Анетта не раз пыталась уже женить своего единственного сына на придворных дамах, из которых одна была знатнее другой. Она связывала с ним все свои честолюбивые надежды — и молодые фрейлины охотно пошли бы за него, хотя он и не считался чистокровным дворянином. Но он пресекал все ее попытки, говоря: «Я скажу сам, когда мне надо будет жениться, мама».

Она заламывала руки, вздыхала и жаловалась, озабоченно говоря мужу: «Не думаешь ли ты, что наш сын такой же, как Александр Паладин? Что у него… неестественные склонности?» Микаел отрывался от сочинения романа и отвечал: «Доминик? Чепуха! Парню всего 23 года, у него еще много времени впереди!»

За спиной Доминика всходило солнце, медленно поднимаясь над горизонтом. Он чувствовал, что очень устал. Ему необходимо было передохнуть, и коню тоже.

Ради коня он остановился на пару часов в трактире. Но потом поскакал еще быстрее: он не мог даром терять время.

Улав Харасканке снова появился в амбаре.

Виллему ненавидела его приходы.

Она испуганно смотрела на него заплаканными глазами, держа Скактавла за руку.

Чего еще хотел от нее этот человек? Ведь несколько дней назад он явился с такой же торжествующей ухмылкой и сообщил, что в Элистранде пожар. «Кто-то из этих идиотов сгорел в доме. Их крики были слышны по всей округе. Они получили страшные ожоги».

А за день до этого он тоже приходил, чтобы произнести с глубоким злорадством: «Говорят, что старик на Липовой аллее сдох. Ему сварили суп из протухшего мяса. Это мясцо было анонимным подарком от нас!»

Дядя Бранд? Милый, добрый, старый Бранд! Как они могли! Как они посмели! Он же не сделал им ничего дурного!

И вот Харасканке снова стоял в дверях.

Ухмылка его стала шире.

— Твой отец отправился искать тебя, — сказал он, показывая свои редкие зубы. — Жаль такого крепкого, здорового парня. Он ведь был в своих лучших летах…

Улав Харасканке повернулся и вышел. Виллему бросилась к двери и забарабанила по ней.

— Что вы сделали с моим отцом? — душераздирающе закричала она. — Что вы сделали с моим отцом, скоты?

Скактавл пытался утешить ее, но это мало помогло. Скрючившись на полу, она рыдала, держась за него.

— Разве мы не можем выйти отсюда? — сквозь плач говорила она. — Разве нет никакой возможности выйти отсюда, пока они не схватили всех остальных?

Он смотрел на ее маленькую, жалкую фигурку в грязном и изорванном платье. От холода у нее был насморк, она то и дело кашляла.

— Мы могли бы, по крайней мере, прогрызть зубами стены, — продолжала она. — Я прорыла в укромном месте земляной пол, и никто этого не заметил.

— Они укрепили каждую доску на стене, вбив опоры глубоко в землю. Едва ли мы первые, кто гибнет здесь!

Виллему зажала рукой рот, чтобы остановить плач.

— Дорогие мои… Все мои близкие умерли! Из-за меня! Я не вынесу этого!

По другую сторону стены стоял воллерский помещик и наслаждался от всей души.

Это был верный метод воздействия на такую своенравную и непокорную девицу. Скоро она будет на коленях! Скоро, скоро она будет на коленях!

Доминик прибыл в Гростенсхольм на рассвете декабрьского дня, намного раньше, чем собирался. Он обещал быть к Рождеству, но до Рождества было еще далеко.

«Сначала съезжу домой, на Липовую аллею, навещу родных. Хотя они меня еще не ждут. Так что никто не будет против, если сначала я навещу Элистранд».

Он слез с коня во дворе. Все было тихо. Слишком тихо.

Вышла служанка.

— Господин Доминик! Ах, дорогой, Вы приехали!

— Да. Господа дома?

Женщина заплакала.

— Ах, господин Доминик, у нас такое горе! Такое горе!

Он испуганно схватил ее за руку.

— Виллему? С фрекен Виллему что-нибудь случилось?

Служанка не в силах была говорить — она только горячо кивнула.

— Она умерла? — почти крикнул Доминик.

— Мы этого не знаем, — заикаясь, произнесла она. — Она пропала. А Ее Милость…

— Тетя Габриэлла? Что с ней случилось?

— Она упала с лошади и… И здесь у нас был пожар.

— Да, я вижу обгорелую стену. Где дядя Калеб?

В этот момент парадная дверь распахнулась и вышел Калеб. Он был бледен и печален и выглядел лет на двадцать старше своих пятидесяти шести лет.

— Доминик, дорогой друг, как я рад видеть тебя! Мы попали в водоворот трагических событий и не знаем, как из него выбраться. Входи же скорее!

Поблагодарив служанку, Доминик вбежал по ступеням наверх.

— Мне уже сказали, — произнес он, не снимая верхней одежды, — Виллему опять исчезла, а тетя Габриэлла упала с лошади. Как она себя чувствует?

— Она лежит наверху. Давай поднимемся к ней, она будет рада увидеть тебя. Габриэлла сломала себе ключицу, но Никлас вправил ее. Ей просто нужно лежать спокойно, и все срастется, как надо.

— Боже мой, — пробормотал Доминик, поднимаясь по лестнице. Он вспомнил, как в последний раз был здесь — вместе с Виллему, которая так хотела показать ему свою комнату.