Маргит Сандему - Смертный грех

— А теперь он… здоров?

— Он пытается выздороветь. И мы с ним очень счастливы, разве ты не замечаешь?

— Замечаю. Да, это так. Но…

— Урсула! Сделай мне одно одолжение, расскажи мне о детстве и отрочестве Александра! Он многого не помнит, видишь ли…

— Почему ты хочешь знать об этом? — уклончиво спросила Урсула.

— Потому что это бесконечно много значит для меня. Потому что та часть его жизни может послужить ключом к тому, что произошло позднее с ним.

— Его… слабость к этим безумцам, ты это имеешь в виду? О, все это так отвратительно! Противоестественно!

— Но ведь ты же не думаешь, Урсула, что он хотел этого? Он был столь же потрясен, как и мы с тобой.

— Неужели? — с горечью произнесла Урсула. — Что-то я сомневаюсь в этом. Нет, Сесилия, Александр всегда был таким. Насколько я помню…

Она замолчала, преисполненная отвращения.

— Урсула, будь добра! Я должна знать это!

— Но я не могу говорить об этом!

— Попытайся! Погаси свет, может быть, так тебе будет легче. Ведь Александр ничего не помнит.

— Уж он-то должен помнить! Ведь то, что случилось, было ужасно.

— Возможно, поэтому он ничего и не помнит. Может быть, все это было настолько жутким, что память отказывается воспроизводить случившееся.

— Меня бы это не удивило…

— Ну, так что же было? — после некоторой паузы спросила Сесилия.

— Нет, я действительно не могу…

Но она продолжала сидеть рядом, и это обнадежило Сесилию.

— Урсула, мы с Александром говорили обо всем, он рассказал мне все, что смог вспомнить. И это было нелегко для нас обоих. Мне тоже сначала показалось, что все это отвратительно. Я не понимала, как можно быть таким, как он. Это было как болезнь, хотя я не думаю, что это можно назвать болезнью. И в то же время он просто замечательный человек!

Сестра Александра кивнула, плотно сжав ярко накрашенные губы, потом вздохнула.

— Ну, хорошо, я попытаюсь. Хотя мне все это противно.

И она рассказала все: о чуме, от которой погибли их братья и сестры, о несчастной матери, обожавшей Александра, об отце, который был развратником, каких мало.

— А картины? — спросила Сесилия. — Александр говорил мне о каких-то картинах в комнате отца, которые ему не нравились.

— Уфф! Картины в комнате отца и вправду были противоестественными. Вызывающе жирные тела женщин. Не искусство, а просто… как же это назвать? Просто грязная мужская фантазия. Мать ненавидела эту комнату, и когда отец умер, она сожгла все картины.

— Как ты думаешь, не оказали ли они какое-то влияние на формирование Александра?

Урсула задумалась.

— Не знаю. Думаю, вряд ли. Во всяком случае, из-за этих картин он был много раз бит.

— Как все это было?

— Несколько раз обнаруживалось, что он заходил туда. Эта была, как ты понимаешь, запретная территория. И отец приказал слуге отвесить мальчику десять палочных ударов, если тот будет соваться в его комнату.

— Значит, Александру нравилось заходить туда и смотреть на всю эту мазню?

— Не могу сказать точно. Думаю, все это не имеет особого значения.

«А я так не считаю», — подумала Сесилия.

— Ты сказала, что Александр всегда бывал несчастен в любви?

— Да, абсолютно. Ведь ему не было и двенадцати лет, когда его застали врасплох в одной немыслимой ситуации.

— С мужчиной?

— Да. А именно, со слугой отца, оставшегося у нас после его смерти. Разумеется, он в тот же день был уволен. Ему учинили допрос, хотя он уверял всех в своей невиновности.

— А потом что-нибудь было?

— Не раньше, чем в то время, когда поползли эти гадкие слухи.

Сесилия уставилась в потолок.

— Ты говоришь, двенадцать лет? А в каком возрасте его пороли за то, что он заходил в ту самую комнату?

— Это было… Да, это было в последний год жизни отца.

— Значит, Александру было лет шесть-семь. Ты видела, как его пороли?

— О, я уже не помню! Нет, этого я не помню!

— А во время порки никто не заметил в нем чего-либо странного?

— Нет.

— Почему слуга остался у вас, когда отец умер?

— Он просил и умолял об этом мать.

— Вот так-то! — торжествующе произнесла Сесилия. — Потому что в доме был маленький мальчик, которого он мог использовать, пообещав, что тот избежит за это порки, но будет наказан, если проболтается или не сделает то, к чему его принуждают. Маленькому мальчику, любопытному, как все мальчишки, интересно было смотреть на голых женщин. Но его принудили к действиям, неестественным для него. Разве это не может быть так?

Не дожидаясь ответа, она продолжала:

— Ты говорила, что Александр должен был помнить одну ужасную ситуацию. Ты имела в виду тот случай, когда его застали со слугой? Когда ему было двенадцать лет?

— Именно это. Это был ужасный день. Мать, которая пылинки сдувала с Александра, стала совершенно безумной: она била его, выла и кричала, ругала его последними словами. После этого Александр ни с кем не разговаривал несколько недель.

Урсула замолчала.

— Да, — тихо произнесла она после паузы. — С ним тогда что-то произошло. Возможно, у него был шок, и он забыл свое детство. Застигнутый врасплох за гнусным занятием и потом избитый до крови своей любящей матерью. Да, и я тоже била его… — пристыжено добавила она.

Сесилия ничего не сказала, только глотнула слюну.

— Ты в самом деле думаешь, что его соблазнил слуга, а потом использовал? — тихо спросила Урсула.

— Я ничего не знаю об этом. С моей стороны это только предположение.

— А ты не могла бы спросить об этом моего брата?

— Я так и сделаю. Когда он вернется домой. Если вернется.

В тот вечер Сесилия ощутила прилив сил. Она верила словам Тарье, что только тот, кто родился с такими отклонениями, неизлечим. И теперь она допускала хоть какую-то возможность того, что Александр изначально был нормальным. И что он снова может стать таким.

Ах, терпеливое сердце, твоя способность надеяться безгранична!

Летом было отправлено два письма.

Одно из них прошло длинный путь из Гростенсхольма в Копенгаген. Это было письмо от Лив к дочери Сесилии.

«Моя дорогая девочка!

Ужасно грустно, что ты потеряла ребенка! Как ошеломлен будет твой дорогой муж, когда узнает об этом! Что я могу сказать, что я могу сделать? Я могла бы приехать к тебе и побыть немного с тобой. Но Дания воюет, и нам не разрешают никуда ехать. Вопреки всему, хорошо, что твоя золовка с тобой. Она кажется несколько суровой, но, я думаю, смотрит на вещи реально. Она написала дружелюбное и проникновенное письмо о твоем плачевном положении. Передай ей привет и благодарность.

Попытайся не вешать носа, дорогая Сесилия. Твой Александр, которого я очень хотела бы увидеть, скоро будет дома, потому что все войны имеют конец. Хотя эта длится уже семь лет. Мы не понимаем, зачем Дания должна во что-то вмешиваться.