Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир

– Ковать нужды нет, – отмахнулся кузнец. – Эй, сгоняй на склад, принеси пару стремян, – рявкнул он на помощника.

Тот отставил заготовку, затопал ногами, дверь скрипнула, парень исчез. Кузнец вернулся было к прерванной работе, но Лют от нечего делать спросил:

– А не слыхал ты кощуну о поражении Волоса?

Кузнец хмыкнул удивленно, отложил работу.

– Ты даешь, воин, еще спроси: могу за молот держаться?

Лют примирительно улыбнулся. В голове мелькнуло: мало ли какие люди здесь живут, может, молимся разным богам, несмотря на общий язык?

– Запало мне в сердце одно несусветствие.

– Эт какое? – глянул кузнец с любопытством.

Гридень помялся, собираясь словами. От горна тянуло страшным жаром, тело взмокло и истекало широкими струями. Лицо коваля в красноватом свете смотрелось загадочно, внушительно, в провалах глаз клубилась мудрость.

– Почему всюду поют, что Перуна освободил кузнец, а после еще и Змея за язык клещами поймал?

Валуны плеч приподнялись недоуменно.

– Раз поют, знать, так и было.

– Не-ет, – тряхнул Лют головой упрямо. – В кощунах ничего не поют спроста, всегда старики ввернут какое-то назидание, что западает незаметно.

Кузнец ухмыльнулся, ладонь поскребла бороду, на стене заплясала густая тень: смешной уродец, сунувший руку в голову.

– Хм, годами ты, конечно, не юн, но и не стар, а мыслишь здраво. Верно, что кощуны не только бают о сказочных временах, но и незаметно жить учат. Напрямую ведь не скажешь, тут же взбеленятся: не моги учить, старый хрыч, сам знаю, что для жизни надо! А так исподволь следуют доброй воле, даже не замечая.

– Не всегда доброй, – возразил Лют. Кузнец молча согласился. – Но тут дело особое: кощуна ведает о тяжких временах, когда исчезло солнце, землю сковала стужа, а люди от отчаяния жрали друг друга и молились темным богам. И героем сказа должон быть самый главный человек на свете, чтоб его примеру следовали грядущие поколения.

– Зело здраво, – кивнул кузнец. – И что такого: на кузнецов смотрят как на волхвов, уважают, не то что мельников, – закончил со злорадным смехом.

Лют запнулся, глазами обшарил темные стены кузни, глянул на россыпь углей, накаленных добела, ресницы суматошно захлопали, но долго тлели перед взором яркие пятна.

– Лучшие люди на земле – воины, – сказал он с горячей убежденностью. – Посему Змея бьет бог – покровитель витязей, а не Дажьбог или никчемные Лель и Полель. Воин стоит на страже мира и Правды, от зла ограждает, благодаря ему и его последователям мир существует. А кощуна бает о каком-то кузнеце, – добавил гридень с нежданной обидой.

Кузнец вздохнул, руки разошлись в стороны, Лют с невольной завистью скользнул взглядом по могучим бревнам, перевитым вздутыми жилами.

– Ну что сказать, витязь, что сказать? Вообще люди невольно признают, что есть вещи воинской отваги выше.

Лют всхрапнул оскорбленно:

– Это что?

Кузнец выставил ладони примирительно, закопченную поросль лица прорезала усмешка.

– Каждый бог поделился с людьми силой, умениями. Так кого мы ставим выше Перуна?

Лют пожал плечами, лоб пошел складками.

– Рода, бога богов, сотворившего мир.

– А кроме?

– Ну, не знаю, у каждого племени по-разному, некоторые и вовсе Волоса чтят в первую очередь.

Кузнец спросил коварно:

– А Сварог?

– И Сварога чтим, – спохватился Лют. – Как не чтить, когда он переделал творение Рода да и много чего для людёв сделал хорошего.

Затопали ноги помощника кузнеца, запыхавшийся парень ворвался в кузню, с поклоном передал кузнецу пару блестящих стремян. Тот глянул придирчиво, крякнул удовлетворенно. Лют забрал изделия из широченной ладони.

– Так вот, воин, извини, но разговор наш подошел к концу, мне еще скорый заказ надо сделать. Вижу, хлопец ты башковитый, что диво для твоих лет, посему подумай на досуге, почему Сварога кличут Небесным Кузнецом, может, перестанет душа терзаться.

Лют расплатился, у двери низко поклонился кузнецу. Ночной город приветил прохладными объятиями. Вальяжно проходящие по улице мастеровых горожане пугливо расступались перед рослым мужем, идущим как слепец. Лют смотрел невидящим взором, лоб покрылся складками, носы сапог то и дело ковыряли щели меж мощеными булыжниками.

Из раздумчивости вывели звуки веселья, глаза резануло освещение двора: у лошадиной поилки двое яростно спорили, чьей лошади пить первой. Гридень встряхнулся, как гусь, вылезший из глубокой лужи, напряженная мысль затаилась в глубинах сознания. Твердым шагом он направился к корчме.

Дверь отворилась со скрипом, мощные запахи жареного мяса и хмеля едва не вышибли его обратно. В уши ворвались пьяная песня, дробь кружек по деревянным столам, перестук ложек.

Лют оглядел красные потные рожи, несколько посетителей ощерились, мигом сбросив хмельную одурь, и оценивающе осмотрели гридня, меч на боку. Буслай за дальним от двери столом приподнялся, махнул рукой.

С подавальщицами в Предгорьях общаться куда лучше, чем у Вышатича: молодые, с румяными щечками, с загадочным блеском в глазах, несут подносы грациозно, успевая ответить притворно-возмущенным писком на щипки и шлепки по приподнятым задам.

Лют двинулся через корчму. Веселая молодуха невзначай налетела, прижалась мягкой грудью. У гридня закипела кровь, пальцы невольно сжались, будто стискивая сдобную плоть. Подавальщица ойкнула, Лют с огромным сожалением перестал чувствовать жар девичьей груди. Девица хихикнула, гридень бараньим взором проводил пышные ягодицы, пляшущие под юбкой.

Буслай налил в кружку олуя, поставил перед Лютом. На зычный зов прибежала подавальщица с широкой улыбкой на миловидном лице. Лют улыбнулся в ответ, девица наклонилась, внимательно слушая заказ, заодно позволила заглянуть в вырез платья. Лют заказывал долго.

Буслай проводил насмешливым взглядом подавальщицу, сказал ехидно:

– Уверен, что столько съешь?

Лют отмахнулся:

– Нашел о чем беспокоиться.

Вдохнул полной грудью запах корчмы, напоенный сытью, хмелем, неуловимым весельем. Ребра затрещали, раздаваясь в стороны, сердце мощно бухнуло, принеся дополнительное тепло.

– Хорошо здесь, – сказал Лют. – Так и тянет на непотребства.

Нежелан оторвался от мисы супа, глянул удивленно. Буслай понимающе подмигнул и мощно захохотал.

– Здесь это называются потребством, мол, что естественно, то не позорно. Потому здесь не просыхают, а девки согласны на многое.

Лют широко улыбнулся, в груди кольнуло тревожно. Оглядел залитый чадным пламенем зал. От месива красных рож, лучащихся довольством, зарябило.

«Что-то опасное таится в таком разнузданном веселье», – пришла на ум трезвая мысль. Вон пируют, видно, давно, с виду хмельные люди, а кажется – животные.