Артем Лунин - Время жестоких чудес

– …Она вообразила черт-те что и требует, чтобы ее оставили в городке…

Алек сглотнул. Он и сам предпочел бы, чтобы девушка отправилась подальше отсюда, но не надо обладать даром Кристы, чтобы с точностью до бранного слова предсказать реакцию Лины.

– Почему нет? – спросил осторожно Алек. – В конце концов, она ведь гений…

– Так это ты рассказал? – спросил Майнус спокойно и вдруг рявкнул страшно: – Какой твари Проводника!.. Кто тебя просил!..

– Вы не говорили, что это тайна. – Алек никогда не видел наставника в такой ярости.

– Мог бы догадаться! Да, она Носитель Дара! Но это еще не значит, что она должна воевать!

Майнус сел, потер грудь слева и сказал полным горечи голосом:

– Я не хочу, чтобы ее судьба повторила мою… Не хочу, чтобы она стала войем, человеком, знающим вкус крови, чтобы она погибла, защищая этот мелкий городишко. Я хочу, чтобы у нее была любовь, чтобы она вышла замуж, чтобы у нее были нормальные, здоровые дети, не знающие войны!

А уж я-то как этого хочу , чуть не брякнул вслух Алек.

– Не худо было бы спросить сначала у нее самой, – сказал он.

Старик молодо вскочил, отшвырнул посох и безошибочно сграбастал Алека за грудки:

– Ты еще поучи меня жить, сопляк!..

– Дядя!

Майнус уронил Александра, повернулся к Лине и заговорил.

Он говорил долго и страстно. Говорил, что они еще дети, у которых ветер в голове, бредящие подвигами, беспомощные дураки, ничего не смыслящие в жизни. Временами племяннице или Алеку удавалось вставить слово, но старик слушал только себя.

Выдохнувшись, он махнул рукой.

– Хочешь голову сложить, отправляйся к Верее. Слушайся ее во всем, да не забудь сказать, что я велел, чтобы она не миндальничала с тобой… Но если тебя убьют, на глаза мне не попадайся!

Лина повернулась и ушла. Майнус чувствовал, что рядом оставался только Алек, Носитель Дара Смерти, не верящий в смерть, смотрит на старика, который учил его…

Оружие должно быть пущено в ход

И вдруг Майнус как никогда остро осознал, что он действительно старик. Старый, немощный, больной, вздорный старик, не желающий признать, что его девочка выросла.

В глазах проснулась знакомая боль, но увечье отняло у него способность плакать – в этом он был похож на Александра, лучшего своего ученика.

Лина, спустившись с башни, бросилась бежать, Алек догнал ее только у реки. Девушка стояла на коленях на берегу, отдавая воде свой гнев, но аура ее все равно пылала ярко-красным.

– Перестань речку марать, сейчас рыба кверху брюхом поплывет… – Он опустился рядом, хотел обнять ее, Лина отстранилась.

– Не трогай меня. Слышал же – я соплячка, которая ничего не понимает в жизни.

Алек мысленно прикоснулся к ней. Лина обжигала.

– Отойди! – Слово ударило, и у Алека сразу же разболелась голова.

– Ну вот… – Он с силой выдохнул, выдергивая из ауры рваные путаные пряди поверхностного проклятия – искажения. Она, конечно, не хотела причинить вред, просто не рассчитала сил, Посвященная Ветру…

– Извини. – Лина отвернулась, встала на корточки, отряхивая колени, пытаясь скрыть слезы.

– Перестань, – сказал Алек. – Он неправ, и сам потом поймет, что он неправ.

– А ты сам? Тоже считал, что женское дело – сидеть дома и растить детей!

– Я передумал. Жена должна быть с мужем своим, в здравии и в скорби, в радости и в горе, в мире и в войне, и в прочих местах…

– Мы же вроде еще не…

– Перед Живой мы уже да. Лина…

– Что? – Она повела рукой, вода в речке поднялась горбом.

– Я люблю тебя…

Вода булькнула и фонтаном вскипела вверх, окатив обоих. Лина с трудом сохранила равновесие на берегу, посмотрела чужим взглядом.

– Ты мне никогда этого не говорил…

– Неужели? – Он был совершенно ошарашен.

– Правда. Припомни…

Алек припомнил и ощутил, как уши его зажглись малиновым пламенем.

– Я… прости меня… – пробормотал он. – Я просто… не умею говорить такие слова…

Лина фыркнула, Алек понял, что она уже совершенно успокоилась.

– Лина. – Он задохнулся от нежности. – Лина…

– А?

– Ты вся промокла…

– Ты тоже…

– На нашу поляну?

Они нетерпеливо помогли друг другу избавиться от промокшей одежды, развесили по кустам. День был хмурый и сырой, но когда они вспомнили об одежде, она уже успела высохнуть.

…Так камень, едва стронутый с вершины горы, можно поймать даже рукой. Катящийся камень уже набрал силу, и остановить его может не всякий. И разве что гений может задержать весь камнепад, стронутый движением лишь одного камня, но и ему не под силу исправить разрушения, уже причиненные каменным потоком.

…Так всякое событие ведет за собою цепочку следствий, решения людей, сказанные или не сказанные ими слова формируют будущее, могут остановить один-единственный камень – или ускорить его падение.

Ночь тиха.

Луна пряталась за тучами, только безмолвные звезды из высоты видели безмолвные полчища людей, крадущиеся во тьме.

Негромко брякнуло железо, кровь побежала по бревнам, почти черная в ночи. Жива молчала, скованная человеческой волей.

Но на любую силу найдется другая сила.

Криста проснулась, когда в рисунке ее жизни вдруг появилась огромная прореха. В тот же миг, когда уже бессильные пальцы мужчины разжались на рукояти меча, пальцы Кристы до судорог сжали рукоять ее оружия.

Не так сильно, девочка, не надо так сжимать. Дай руке и оружию свободу, пусть меч ведет тебя, иди за ним…

Папа…

Прощай.

Папа!!!

Она осознала все за долю секунды, но не было времени испытывать боль и горе. Она послала свою мысль вперед, сквозь стены, сквозь воздух, и коснулась разума дозорного.

Страж подскочил, напуганный прикосновением ее боли и ужаса, свалился с топчана и создал огонь в приемнике грохота.

С визгом взлетела сигнальная ракета, взорвалась, разбрызгивая пламя, и осветила, на мгновение ослепив, людей, идущих на ночной приступ.

Сразу на воротных башнях раздался топот множества сапог, зазвенели мечи, взревели трубы.

Исис убил своего соперника, оглушил второго. Запустил механизм, открывающий одну створку ворот, и несколькими ударами меча превратил блоки и шестерни в хлам, так, чтобы вновь закрыть ворота было невозможно. Спрыгнул на переход и проткнул еще одного волича. Из мрака свистнула стрела, пластун отразил ее мечом, от второй увернулся, третья царапнула по бедру. Исис почувствовал, как рана сочится ядовитым холодом – в железо была вплетена страшная мысль, паутина смертного проклятия!

Луна вышла из-за туч, и нож ярко блеснул в призрачном свете. Сталь, брошенная Узором, слетела с руки волича, прошла кольчугу из власа, рассекла ребро и разрезала печень, но Исис погиб раньше – от ненависти, вброшенной в сталь наконечника стрелы, нанесшей всего лишь царапину…