Кэрол Берг - Стражи цитадели

— Сомневаюсь, что у госпожи Вералли есть дети, но у герцогини совершенно здоровый сын.

Женщина выглядела озадаченной.

— Если б я не услышала это от вас, я бы сказала, что это какая-то ошибка, сударыня. У герцогини слишком слабая утроба. Она всегда будет разрешаться от бремени преждевременно. Ни разу не видела, чтобы женщина с такой утробой выносила бы жизнеспособного ребенка.

— К счастью, ее сын вполне здоров, — сказала я. — Полагаю, и был таковым с самого начала. Хорошо, что ты оказалась здесь, Элена. Спасибо тебе за терпение и знания.

Женщина раскрыла рот, словно чтобы продолжить спор, но вместо этого вежливо поклонилась.

— Мы послали в Грейстев за более опытной кормилицей. Через час она должна прибыть. Меня попросили задержаться до ее прибытия, хотя мне давно уже пора возвращаться к собственному потомству.

— Конечно, ты можешь отправляться домой. Получи у Неллии плату за труды и поужинай, прежде чем ехать. И передай, чтобы она отправила кормилицу наверх, когда та прибудет. А я пока присмотрю за ребенком.

Малышка была легкой, как перышко. Ручка была не толще лапки котенка, а миниатюрные пальчики еле-еле обхватывали мой палец. Я ходила с ней по комнате, шепотом рассказывая о Томасе и роняя скупые слезы о потерянных жизнях, потерянных годах, потерянных надеждах. Затем прибыла кормилица и села в темном углу комнаты на поставленное для нее кресло, забрав ребенка.

Несмотря на поздний час, я отправилась на поиски Герика, намереваясь пробиться сквозь его злость, чтобы он увиделся с сестрой, пока она еще жива, и, быть может, хоть как-то утешил мать, когда та проснется. Джеймс, его бездельничающий слуга, сообщил, что Герик недавно заглядывал к себе и взял плащ. С тех пор его никто не видел. Это было не в обычае Герика — отлучаться в столь поздний час.

Я отыскала у себя в спальне свой плащ и лампу и отправилась в северо-западную башню. В детстве я часто искала там прибежища, когда мне было тяжело на душе. Всю дорогу вверх по лестнице в потайную комнату меня не покидало ощущение смутной нарастающей тревоги.

Его здесь не было. Сильный порывистый ветер дул из дверного проема, ведущего к внешней лесенке, крыше и парапету. В лампе зловеще бился язычок пламени, отбрасывая пляшущие тени на скругленные стены. Поплотнее запахнувшись в плащ, я выбралась на крышу. Герика не было, хотя кто-то побывал здесь совсем недавно. От костровища шел резкий запах. Я поднесла к нему лампу, чтобы разглядеть, что же так воняет. Гладкий камень был совершенно чист, за исключением большого бесформенного кома, от которого все еще шел жар. Я бы еще долго гадала, что это, но заметила в стороне от ямы крошечную металлическую руку, раскрашенную голубой краской. Солдатики. Каким-то образом Герик сумел притащить сюда дрова и, переборов ветер, развести огонь, чтобы расплавить всех до единого отцовских солдатиков. Я не знала, плакать мне или смеяться.

Я уеду ближайшим же утром. Смех и слезы совершенно ни к чему, а вот убраться из жизни Герика стоит. Даже если мне придется идти пешком до Грейстева, а там нанимать деревенскую клячу, чтобы уехать отсюда, я не могу спокойно смотреть, как из-за меня ребенок разрушает себя и свой дом. Ничто из того, чем я занималась последние четыре месяца, не имело смысла. Ребенок Филомены умрет. Герику отчаянно нужно, чтобы кто-то ласково, но решительно избавил его от ненависти и одиночества. Никому из них я не могла помочь.

Я обшаривала комнату, остервенело, швыряя вещи в дорожную сумку. Что настолько разозлило этого ребенка? Последние несколько недель мы прожили хоть и без теплоты, но, по крайней мере, терпимо друг к другу. Наше празднование Долгой Ночи вселило в меня огромные надежды. Что изменилось? Меня терзало дурное предчувствие, которое не мог развеять даже самый трезвый подход. Все казалось бессмысленным.

Я проснулась среди ночи; оказалось, что я лежу, скорчившись, поверх покрывала, все еще в платье, надетом на День соглашения. Лампа давно потухла. Я завернулась в одеяла и позволила темноте снова погрузить меня в суматошный тревожный сон.

Я неистово колотилась в дверь какой-то воображаемой темницы, когда очнулась в сером сумраке комнаты, услышав непрекращающийся стук уже в самую настоящую дверь собственной спальни.

— Сударыня, прошу вас. Неллия говорит, вы должны торопиться. — Испуганный шепот мгновенно разбудил меня. — Пожалуйста, сударыня, ответьте. Это ужасно. Я не хотела вас будить, но Неллия велела. Пожалуйста, откройте.

— Нэнси? Я здесь. Секунду. — Стук продолжался, пока я не нащупала щеколду.

Служанка была бела, как мел и вся дрожала.

— Неллия просит вас немедленно идти к ней.

— Что-то с молодым герцогом? Или с герцогиней? Нэнси замотала головой, так что чепец едва не слетел.

— Нет, сударыня. Ее светлость все еще спит. Пришло известие, что доктор прибудет утром. Но дело не в этом… это ужасно, и мы не знаем, что делать.

Она прикусила покрасневшие костяшки пальцев и зажмурилась, пытаясь успокоиться, пока я собиралась.

Никаких больше объяснений от Нэнси ожидать не приходилось. Я сунула ноги в туфли, и девушка повела меня по лабиринту проходов в помещения для прислуги, улей простых тесных комнатушек на верхнем этаже южного крыла. Мы свернули в короткий коридор, освещенный единственным грязным оконцем, где и нашли Неллию, заламывающую руки перед слегка приоткрытой дверью.

— О, госпожа Сейри. Я не знаю, что и делать. Когда герцогиня так слаба… услышать такие страшные новости… и скандал, сразу же, как разойдутся сплетни… Но и так все оставить нельзя. Я не знаю, что делать!

Морщинистое лицо Неллии, казалось, постарело еще лет на десять. Я обняла ее вздрагивающие плечи и принялась утешать, как ребенка.

— Неллия, вздохни-ка пару раз поглубже и рассказывай. Что случилось? Зачем мы здесь?

— Эта Полоумная Люси… Нэнси несла ей завтрак, как всегда… — Слова Неллии утонули в рыдании.

— Выжившая из ума нянька? Это ее комната?

Я чувствовала себя несколько виноватой в том, что так и не выяснила ничего об этой женщине, все еще живущей в Комигоре.

Неллия кивнула, спрятав лицо в ладонях.

Я толкнула дверь, приоткрыв ее еще немного. Комната не была похожа ни на одно из помещений для прислуги, которые я когда-либо видела. По полу была рассыпана солома, по всем углам рассованы ящички и корзинки. На маленьком столике громоздилась высокая горка лоскутков, щепочек, бумажек, гвоздей и клубков разноцветной шерсти. К одной из стен были прибиты в качестве полок грубые доски, заваленные всякой всячиной. В углу лежал соломенный тюфяк, а поверх него желтела простыня, прикрывающая зловеще-неподвижную фигуру.

— Старушка умерла, так? — спросила я шепотом — сама не знаю почему, ведь никто не мог нас услышать.