Робин Хобб - Лесной маг

— И кто не мечтает о подобной жизни? — с наигранным энтузиазмом воскликнул Хитч.

— Ты можешь надо мной смеяться, — проворчал я. — Но это неплохая мечта. Окажись я в хорошем полку, и я мог бы покрыть себя славой. И я не вижу ничего плохого в мечтах о жене из хорошей семьи и уютном доме на склоне лет. А что меня ждет теперь? Если я буду хорошо хоронить умерших, то, возможно, заслужу капральские нашивки. А когда я стану слишком стар, чтобы копать могилы, — что тогда? Что?

— Неужели ты веришь, что застрял здесь до конца своих дней?

— А у меня и не может быть другого будущего! — угрюмо заметил я.

Сказав это вслух, я словно приблизил это. Может быть, меня повысят. Возможно, на моем рукаве заведется несколько нашивок, но все равно я останусь толстым одиноким могильщиком. А когда я перестану справляться с обязанностями, когда мое тело устанет под бременем всей этой плоти, я останусь нищим в каком-нибудь захудалом городке. Я откинулся на спинку стула. Мне никак не удавалось успокоить дыхание.

— Не принимай это близко к сердцу, Невер. В тебе бурлит магия, а ты боишься, что тебя ждет скучная жизнь. На самом деле тебе следовало бы молиться о скуке. Как же все-таки люди ее недооценивают. Скука подразумевает, что никто не пытается каждый день убить тебя.

Он мрачно усмехнулся собственной остроте.

— Мне почти что хочется… — начал я, но замолчал, когда Хитч резко взмахнул рукой.

— Тебе следует быть осторожнее в своих желаниях. Если ты так и не услышал, что я повторял тебе целый вечер, послушай сейчас. Твои желания имеют неуютное обыкновение сбываться. Так что будь осторожен. Магия-то всегда настороже.

— Возможно, один или два раза… — начал было я, но Хитч вновь нетерпеливо меня перебил.

— Ты захотел поступить на службу в Геттисе. И тебе это удалось, поскольку магия так захотела. Этот пост — не считаешь ли ты его случайным выбором полковника? Осмелюсь предположить, что спекам есть от этого какая-то польза.

— Как то, что я охраняю это кладбище, может пойти на пользу спекам?

— Не знаю, — негромко ответил он. — Но тебе стоит об этом хорошенько подумать, Невер. Зачем ты им здесь? Чего они хотят от тебя?

— Я не знаю. Но чем бы это ни было, я этого не сделаю. Я не предам свой народ. — Мне показалось, я понял, чего боялся Хитч. — Я не буду небрежен и не позволю им насмехаться или осквернять покой наших мертвецов.

— Насмешки над покойниками не в духе спеков, — спокойно возразил Хитч. — Они с большим уважением относятся к мертвецам и утверждают, что обретенная мудрость не исчезает даже после смерти. Ты это знал?

Я покачал головой.

— Та часть меня, что находится здесь и говорит с тобой, почти ничего не знает о спеках. Но существует и другая моя часть, которой, я боюсь, известно о них даже слишком много.

Он позволил себе улыбнуться.

— Твоя осведомленность о существовании этой части и способность признаться в этом показывают, что ты становишься мудрее, Невер. — Он тяжело вздохнул и встал. — Уже поздно. Я возвращаюсь в город. В борделе Сарлы Моггам появилась новая шлюха. Я хочу ее отведать, пока она совсем не выдохлась.

— Но ты говорил, что у тебя есть женщина-спек.

Он приподнял одно плечо и улыбнулся странной улыбкой — смущенной и вызывающей одновременно.

— Мужчине нравится владеть ситуацией, хотя бы иногда. Женщина-спек ему этого не дает. Она делает все так, как считает нужным, и ждет от тебя лишь покорного подчинения.

Почему-то его слова напомнили мне об Эмзил.

— Кстати, у меня так и остался мешок Эмзил. Не мог бы ты вернуть его ей, когда в следующий раз отправишься в Мертвый город?

— Конечно, — согласился Хитч. — Если ты считаешь это необходимым. Но речь идет всего лишь о мешке. Не придавай ему слишком большого значения.

— Я обещал ей его вернуть. Мое обещание для меня дороже мешка. Кроме того, я положил в него кое-какие подарки. Для детей.

Он покачал головой.

— А я тебя предупреждал, старина. Эмзил из тех орешков, которые нелегко разгрызть. Не думаю, что ты найдешь к ней подход через детей. Побереги время и силы. Пойдем со мной к Сарле Моггам.

Приглашение показалось мне куда более привлекательным, чем мне хотелось бы признать.

— В другой раз, — с сожалением отказался я. — Когда у меня будет получше с деньгами. Так ты отвезешь мешок Эмзил?

— Я же сказал, что отвезу. А ты будешь осторожнее с магией?

— Если бы только я знал как. И я бы очень хотел исправить то, что сделал с солдатами на почтовой станции. На самом деле только их сержант поступил со мной жестоко. Я не хотел проклинать всех.

— Значит, тебе тем более следует быть осторожнее. Если так случилось, когда ты не хотел никому причинить вреда, что произойдет, когда ты действительно захочешь?

От слов Хитча мне стало не по себе.

— Я бы все исправил. Но я не знаю, как это сделать.

Он стоял в дверях, держа в руке мешок Эмзил.

— Это слабое оправдание, Невер, и ты это прекрасно знаешь. Ты сказал, что сделал это ненамеренно. На твоем месте я бы попытался все исправить. — Он покачал головой, увидев выражение моего лица. — Не упрямься. На самом деле ты не хочешь иметь к этому отношение. Ты опасный человек, Невер. И чем меньше людей об этом узнает, тем для тебя спокойнее. Доброй ночи.

И он ушел, оставив меня наедине с отнюдь не доброй ночью. Мне не нравилось, что он считает меня «опасным», но, по размышлении, я признал его правоту — и это понравилось мне еще меньше. Я был похож на глупого мальчишку с заряженным ружьем. Какая разница, понимаю ли я, как действует ружье, — я спустил курок, и кто-то пострадал. Чем же я тогда отличаюсь от тех двух молодых идиотов на пароме, выстрелом погубивших чародея ветра? Скорее всего, они и не представляли, какой вред может причинить ему железо. И я их за это презирал. А сам теперь использовал магию с той же беспечностью. Конечно, если Хитч прав.

Я лежал в постели и смотрел в темный потолок. Мне отчаянно хотелось вернуться туда, где магия существует лишь в сказках и не вмешивается в повседневную жизнь. Я не желал обладать этой силой, не понимая, как она действует, и не умея ею управлять. Отсветы пламени плясали в очаге, и я решил попытаться исправить то, что сделал с почтовой станцией. Это было нелегко. Когда я произносил те слова, я искренне желал, чтобы их постигли такие же страдания, какие выпали на мою долю из-за их жестокосердия. Какая-то часть меня все еще полагала, что они заслуживают наказания. Я понял, что сначала должен простить их и только после этого смогу попытаться исправить содеянное. Легко сказать «прощаю», но действительно простить куда труднее.

Я пытался осмыслить сотворенное мной колдовство. Дело было не столько в том, что я сказал, сколько в том, что я почувствовал. А чувства, как я выяснил, не подчиняются ни логике, ни морали. Почему все люди на почтовой станции должны страдать из-за высокомерия сержанта? Почему хоть один из них должен страдать по моему повелению? Кто я такой, чтобы их судить?