Роман Афанасьев - Принцесса и чудовище

Она так увлеклась этим, что даже не заметила, как рядом с ней и Геордором появились двое слуг, одетых в алые одежды с золотом. Слуги несли большую красную подушку с маленькой короной. Вэлланор очнулась, только когда Геордор вновь сжал ее руку.

Обернулась она как раз вовремя. Геордор осторожно взял с подушечки маленькую золотую корону, украшенную россыпью рубинов, и торжественно поднял ее над головой. Вэлланор замерла, не отводя взгляд от короны, сиявшей в лучах светильников. Толпа примолкла, затаив дыхание и набираясь сил.

Геордор медленно опустил руки и возложил корону на голову Вэлланор.

Зал взревел, заглушая пение труб, а Вэлланор покачнулась, борясь с желанием поднять руку и поправить корону, оказавшуюся такой тяжелой, словно была сделана из камня.

— Моя королева, — сказал Геордор, беря ее за руку. — Раздели со мной мое бремя.

Вэлланор взглянула на него и неожиданно заметила печаль, притаившуюся в уголках глаз.

— Мой король, — сказала она, от волнения позабыв все слова, которым учил ее дядя. — Мой король…

Геордор наклонился и поцеловал ее в губы под рев толпы, в которой даже королевские гвардейцы позволили себе на секунду забыть о своем долге и поприветствовать новую королеву.

Вэлланор робко ответила на поцелуй, от нахлынувших чувств у нее все поплыло перед глазами, зал подернулся туманом, и, словно сквозь сон, она разобрала, как толпа вновь и вновь повторяет ее имя. В этот момент Вэлла Борфейм растаяла в тумане, как забытый сон. На ступенях у каменного трона осталась только королева Ривастана — Вэлланор Сеговар.

Матрас, брошенный поверх двух скамеек, прекрасно заменял кровать. Мягко, тепло, удобно. Не королевское ложе, конечно, но Сигмон не жаловался. Его все устраивало: маленькая комнатка на чердаке, темнота, единственное окошко в скате крыши — и одиночество.

Здесь, на чердаке своей двухэтажной лавки, Рон когда-то хранил запасы редких трав, и пряный запах накрепко въелся в стены, обшитые гладкими досками. Сигмону нравился этот аромат, что витал в жаркой темноте, от него на душе делалось спокойнее. Да и спалось лучше. Сквозь крохотное слуховое окошко в крыше дул ветерок, но его сил хватало лишь на то, чтобы немного освежить сладковатый воздух в бывшей кладовой. Это окошко служило и единственным источником света, которого явно не хватало — в комнате царил вечный полумрак, так полезный для сушеных трав. Но Сигмон прекрасно видел в темноте и даже не сразу понял, что в комнате темно. А когда понял — обрадовался. В каком-то смысле так было даже лучше.

Перевернувшись на бок, Ла Тойя свесил с кровати руку и нашарил бутыль, стоящую на полу. Ухватив ее покрепче, граф поднес горлышко к губам, и поток сладкого вина, еще хранящего тепло южных виноградников Гернии, хлынул ему в рот. Сигмон поперхнулся, закашлялся и приподнялся на локтях, чтобы не захлебнуться.

Сотрясаясь от сдерживаемого кашля, он свесил ноги с кровати и сел, предусмотрительно вернув бутылку на пол. Закружилась голова. Сигмон вскинул руки и стал тереть ладонями щеки, пока они не покраснели от прилившей крови. Встряхнувшись, словно пес, выбравшийся из воды, граф поднялся на ноги и шаткой походкой двинулся к столику, приютившемуся в самом темном углу комнатки. На нем стояла бадья с водой, служившая ему умывальником.

Плеснув в лицо теплой водой, Ла Тойя вытер лоб грязным рукавом мятой рубахи и обернулся к двери. Он услышал шаги человека, поднимавшегося по лестнице, но, узнав их, лишь пожал плечами и вернулся к своему ложу. Завалившись на скамьи, он ловко подхватил с пола бутылку и сделал новый глоток.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Ронэлорэн, сжимающий в руке плетеную корзинку, укрытую чистым полотенцем. Встретив вопросительный взгляд Сигмона, полуэльф картинно потянул воздух носом и сморщил его, словно унюхал что-то невыразимо противное.

— Фу, — сказал он. — Не надоело еще? Неделю не вылезал из этой берлоги. Твой перегар скоро доберется до первого этажа. И что я буду делать, когда разбегутся клиенты?

— Пожрать принес? — хрипло спросил Сигмон.

Полуэльф подошел к кровати гостя, пинком пододвинул к ней деревянный табурет и водрузил на него корзину.

— Жрите, ваша светлость, — буркнул он. — Только не обляпайтесь.

Ла Тойя сел, поставил бутылку на пол и снял полотенце с корзины. Выудив из нее копченую свиную ногу, он жадно впился в нее зубами, как дикий зверь, отрывая мясо кусками.

— Воспитание так и прет, — прокомментировал полуэльф, — сразу видно благородную кровь. Не подавитесь, граф.

— Хватит, — прорычал Сигмон, вгрызаясь в окорок.

Рон заложил руки за спину и оглядел друга с головы до ног, как какую-то диковину. На его губах застыла язвительная усмешка, готовая перерасти в очередную колкость, но глаза полуэльфа вовсе не искрились обычным весельем. В них застыла печаль.

— Это тебе хватит, — сказал наконец Рон. — Сигги, ты что, решил спустить все жалованье на гернийское?

Сигмон, угрюмо поглощавший окорок, не ответил.

— Выглядишь как дикий зверь, — продолжал Ронэлорэн. — Сколько еще ты собираешься сидеть в этой берлоге? Еще неделю? Две?

— Жалко кровати? — отозвался Ла Тойя. — Могу и уйти.

— Мне тебя, дурак, жалко, — мягко произнес полуэльф, убирая корзину с табурета. — Знаю, что от вина тебе ничего не будет, хотя на твоем месте обычный пьянчуга уже умер бы от острого отравления. Но ты посмотри, что ты делаешь со своей жизнью.

— Ничего не делаю, — угрюмо бросил граф. — Это она со мной делает.

Полуэльф поставил корзину на кровать, а сам сел на табурет. Заглянув в лицо другу, он всплеснул руками.

— Бедные мы, несчастные, — насмешливо проговорил он. — На жизнь обиженные. Сигги, я тебя не узнаю. То упырей укладываешь сотнями, а то от одной бабы чуть ли не смерть принимаешь…

— Не от бабы! — рявкнул Ла Тойя. — Что языком-то треплешь!

— Ладно, ладно, — Рон вскинул руки. — Хорошо. От королевы. Плохо вышло, я знаю. Дурная шутка судьбы. Но это не повод махнуть на себя рукой, Сигги. Ты всегда встречал трудности грудью, а не бежал от них, трусливо забиваясь в первую попавшуюся берлогу.

— Бежал, — глухо возразил граф. — Забивался на вершину горы.

— Сдается мне, это не так, — отозвался полуэльф, почесав пальцем кончик длинного носа. — Наговариваешь на себя. Всегда ты держал удар судьбы. Сколько их было?

— Достаточно, — сухо проронил граф, бросая обгрызенную кость на пол и запуская руку в корзину.

— И ничего, выжил, — подхватил Рон. — И в этот раз обойдется. Ты вообще на кого королевство покинул? Птах вон не спит ни днем, ни ночью, на ожившего мертвеца стал похож, ходит, ног от земли не отрывая. Все разгребает этот заговор, пока честные люди гуляют. А ты тут прохлаждаешься.