Генри Олди - Дайте им умереть

Равиль все говорил и говорил, а доктор Кадаль смотрел на своего атабека остановившимся взглядом и отнюдь не спешил убирать пистолет. Ствол «гюрзы» не был направлен ни на кого конкретно, но и Равиль, и Альборз прекрасно понимали: при любом неосторожном движении они почти наверняка схлопочут пулю.

И на этот раз никто не успеет сбить доктору прицел.

Потому что теперь сбить прицел было равносильно попытке смахнуть в сторону хвост напрягшегося скорпиона.

Доктор Кадаль медленно поднялся на ноги, сделал два шага вперед — и оказался возле стола.

Свечной огарок, треща и искря, самоотверженно пытался бороться с наступающим со всех сторон мраком.

Стеклянными пуговицами, сверкавшими в глазницах, существо по имени Кадаль окинуло жавшиеся по углам комнаты темные фигуры — даже Лейла наконец перестала визжать и с ужасом следила за действиями доктора.

— Папа, а дядя Кадаль нас не убьет? — тихонько спросила Сунджан, прячась за безмолвного хакима.

— Да что ты, детка! — как можно увереннее ответил Равиль. — Дядя Кадаль сейчас успокоится, и все станет на свои места…

Было видно, что шейх дорого заплатил бы за правоту последних слов.

Словно в подтверждение сказанного, Кадаль придвинул упавший стул, уселся за стол и положил наконец «гюрзу» на полированную крышку. Замер на мгновение — и вдруг мягкие руки доктора, знавшие о мозолях только понаслышке, с немыслимой скоростью замелькали над оружием, разбирая пистолет на части. Секунды сменяли одна другую — и вот жирно отблескивающие маслом детали аккуратно лежат на столе, а над ними окаменел доктор с никаким лицом.

С лицом насекомого.

Потом Кадаль лезет в боковой карман пиджака, достает оттуда пузатенький желтый патрон, не спеша досылает его в обойму — и вот уже его руки снова вихрем летают над столом. Миг, другой, третий — доктор Кадаль лихо передергивает затвор собранного пистолета, еще раз обводит взглядом всех, ставит оружие на предохранитель и прячет обратно во внутренний карман.

— Что?! Что тут было?!

Равиль чуть не подавился изумлением: вторая порция чудес оказалась вконец переперченной.

Потому что напротив атабека за столом сидел прежний знахарек: взволнованный, немного растерянный рохля — сидел и опасливо косился на Альборза-пахлавана.

— Я ничего не натворил? Равиль, только не ври мне — ничего?!

— Ничего, доктор, все в порядке! — Лишь теперь Большой Равиль позволил себе вздохнуть с облегчением. — Проверка завершилась более чем успешно! И, ты знаешь… теперь я поверю любому твоему заявлению! Вот скажи: ты, Равиль, на самом деле баба, а та штука, что у тебя в брюках, сделана из пористой резины — поверю! Клянусь Иблисовой дюжиной — поверю!

— Мы… я стрелял в него! — Кадаль дрогнувшей рукой указывает на ухмыляющегося Альборза.

— Стрелял, знахарек. Ох и стрелял… А потом за десять секунд разобрал-собрал пистолет, даже не глядя!

— Мой ученик! — гордо выпячивает грудь телохранитель.

Тут Рашид не выдерживает, и комнату сотрясает его истерический смех. Хаким понимает, что это глупо, неприлично и стыдно, но любая попытка совладать с собой вызывает новый пароксизм хохота.

В двери возникает чья-то смутная фигура, и строгий голос госпожи Коушут осведомляется:

— Что тут у вас происходит?

— Да так, крошка, в стрельбе практикуемся! — беззаботно машет рукой Большой Равиль и вдруг тоже начинает смеяться.

Здесь ведь не нервы нужны — портовые тросы!..

— …Ты в порядке, Рашидик? Ладно, ладно, успокойся… Нет, ты не прав: все-таки насчет оружия я могу утверждать с большой долей вероятности. Я был там, в этом муравейнике! Что же касается остального… могу только предполагать. Помнишь, что нам вещал уважаемый надим Исфизар? Творец и прах земной, упрямый Иблис, связь рода людского с субъективным и объективным пространством-временем, концентраторы, эксперименты… Вот я и подумал: Творцу зачем-то позарез понадобились мы, люди, если Он взялся нас лепить, а потом не стер в порошок. Хорошо, пусть будет не Творец, а Мироздание, Демиург, Высший Разум, которому необходимо Человечество… Кто угодно. Потому что без нас, людей, если мы действительно являемся носителями пространства-времени, Вселенная разладится, измерения смешаются в коктейль, и весь мир полетит в тартарары… Не перебивай! Дай закончить. Я не утверждаю, что все обстоит именно так, — это лишь мои (да, собственно, даже и не мои!) предположения. Но, исходя из этой посылки, получается, что Мирозданию (Творцу, Демиургу) никак нельзя допустить нашей гибели — гибели Человечества. (На отдельных людей Ему, извините, плевать!) А если оружию, которое на данной стадии прогресса уже получило имя «оружия массового уничтожения», все же удастся покончить с собой, то оно неизбежно потянет нас следом! По-другому не получится. И здесь мы подходим к девочке. Допустим, она — воплощение всего следующего года. Если ее… убить — в ее лице мы убьем весь будущий год! Года не будет! Может, Мирозданию зачем-то очень нужен этот несуществующий год? За год может произойти многое… И не спрашивайте меня — что именно! Я не знаю. Не знаю я! Но то, что мы все собрались здесь, то, что с нами происходит, — не случайность. Я чувствую некую предопределенность, ледяную руку Судьбы, которая исподволь направляет нас. Сны, повторяющиеся ситуации, случайные совпадения… Судьба говорит: девочка должна умереть. Маленькая странная девочка. Значит, кто-то из нас должен стать убийцей. Орудием Судьбы. Но эта маленькая странная девочка совсем недавно спасла мне жизнь. Я не герой, не богоборец, мне никогда не был понятен пафос трагедии, как жизнеутверждающее начало борьбы героя с Судьбой…

Доктор Кадаль помолчал и твердо закончил:

— Это смешно и кощунственно, но только сейчас я начинаю понимать Иблиса. Не принимать — понимать. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы эта маленькая странная девочка осталась в живых.

В отдалении пылал небольшой костерок, возле которого сновали тени, — нет, люди у костра не двигались, но игра пламенных языков создавала впечатление беспрерывной кутерьмы, суматохи, волнения…

И еще одно пламя вылизывало ночь в двадцати шагах от первого.

Второй костер.

«Устроились, — с удивившим его самого раздражением подумал Рашид, хмуро изучая игру теней. — Костры, луна… пикник. Каникулы, однако…»

Отголоски истерики еще бродили в хакиме, затихая с большой неохотой, и было противно думать о том, что он, аль-Шинби, стал похож на Улиткины Рожки — только на прошлые Улиткины Рожки, а не на того монументального надима, каким был Исфизар на кафедре.