Булыга Сергей - Ведьмино отродье

— И это все?

— Ну да! — уверенно сказал Лягаш. Потом, глянув на Рыжего, смутился и сказал: — Почти все.

— А что тогда еще?

— Ну, что… — Лягаш опять было замялся, засмущался, а после все-таки сказал: — Ну, вот разве что еще такое: вот мы, лучшие, бывало, собираемся в поход, так она тогда придет к казарме и попросит: «Лягаш, мне нужно это и вот это. Это сорвешь в ночь полнолуния, положишь себе под ремень, так потом и носи. А это нужно взять возле реки, и чтоб оно росло в тени. А это…» И все, как она мне скажет, так я потом в Лесу и сделаю. Наберу всего, что она скажет, потом вернусь, ей отдам. И после она… Ну, да! Твоя бабушка, Старая Гры, была очень мудрая лекарка, и в травах она разбиралась, как никто! Вот так. И это все, что я могу тебе о ней сказать. Да теперь тебе, надеюсь, и так совершенно понятно, что никакой ведьмой она не была, все это болтовня. Пустая болтовня!

— Возможно, — мрачно сказал Рыжий. — Но почему это именно о ней, а ни ком другом, так говорят? Отчего это так?

— От глупости, друг мой, от глупости! — с жаром вскричал Лягаш. Потом вздохнул, добавил: — Ну, и она, конечно, тоже была кое в чем виновата. Хотела, чтобы ей больше верили, и поэтому частенько говорила, будто она запросто понимает язык диких зверей и птиц.

— Как? — поразился Рыжий. — Да разве звери могут разговаривать?

— Да! — закивал Лягаш. — Вот в том-то все и дело, что звери и птицы это твари бессловесные, безмозглые, и это каждому известно. А вот твоя бабушка, она говорила, что нет, что, мол, что это не так, что они, все эти звери и птицы, они такие же, как мы, ничуть не хуже нас и ничуть не глупее. А тем, кому — да всем почти, ведь почти все ей не верили, — она… Она тогда делала так. Вот, скажем, птица прилетит, сядет на крышу и начинает чирикать. А твоя бабка послушает ее, послушает, а после говорит: «Вы слышите, о чем она кричит? Она кричит: завтра придет гроза». И точно, завтра получай грозу! Или еще поймают рыбу, принесут, ну а рыба, сам понимаешь, вообще молчит, но Гры, та все равно посмотрит на нее, посмотрит, и даже ухо навострит, как будто даже слушает, а после скажет… Ну, к примеру, так скажет: через три дня там-то и там-то ждите пожара. При чем эта рыба к этому пожару? А пожар обязательно будет. Не знаю, как это ей удавалось. Наверно, она просто хорошо знала приметы, а звери были тут совсем не при чем.

— А если при чем?

— Ты! — тут Лягаш даже привстал. — Опомнись! Нам и только одним нам на всем этом свете дарован разум!

— Кем?

— Ну… ты это брось! Не путай.

— И все же: кем?

Лягаш задумался, потом сказал:

— Ну, скажем, Солнцем.

— А Солнце кем даровано?

— Ар-р! — засмеялся Лягаш. — Ну, ты молодец! С тобой, я вижу, не соскучишься. — Но тут же стал очень серьезным и сказал: — И все-таки, прошу тебя, не путай меня. Да ты сам подумай: ну кто мы такие? Так, мелкие, тщедушные существа. Что нам дано, то и дано. И то дано не всем! Вот даже взять тот же разум. Вот, говорят они: «Мы все разумные!» А это ведь не так, ох, далеко не так!

И Лягаш, покачав головой, замолчал. Потом даже глаза закрыл, не шевелился. Казалось, что он спит… Но нет, конечно же не спит, а просто не хочет продолжать такую, мягко скажем, не совсем обычную беседу. Ведь если так пойдет и дальше, то скоро нужно будет говорить, что и в казарме разумом даже и не пахнет. Х-ха, тоже мне назвались: лучшие! И Рыжий зло оскалился. Да насмотрелись мы на них, на этих лучших! В три горла жрать и пьянствовать, и когти рвать, и… Р-ра, мрачно подумалось, не то, совсем не то; да пусть они себе пьют, сколько в них влезет, пусть себе когти рвут, и пусть по пять, а хоть бы и по десять лет сидят в казарме, если это им так нравится. А ты и он…

И Рыжий посмотрел на Лягаша…

А он, Лягаш, по-прежнему сидел, закрыв глаза, и словно спал. Он друг отца и твой ближайший друг. И вообще, умнее, рассудительнее, прозорливее его ты еще никого не встречал. И потому уж если кто и сможет тебя понять и поддержать, так это только он, Лягаш. А если даже и он этого не сможет, тогда… Р-ра! Все равно тогда! Надоело молчать! Сил больше нет терпеть! И Рыжий наконец решился и сказал:

— Я долго думал. Может, я не прав. Но ты послушай, вот… О Солнце и Луне.

Лягаш открыл глаза, насторожился. Рыжий тоже. Наверное, подумал он, он слишком резко, неправильно начал. Или вообще не нужно было начинать — по крайней мере здесь, прямо в яме, а нужно было сперва… А, что теперь! И Рыжий, упрямо мотнув головой, продолжал:

— Так вот, о них. Я думаю, что тут мы все не правы — и южаки, и рыки, ибо ни Солнце, ни Луна не есть верховные создания, — и замолчал.

Лягаш тоже молчал. Смотрел на Рыжего и медленно моргал. Ждал. Ждал…

И Рыжий вновь заговорил:

— Когда я жил в Лесу, я верил, что Луна сильнее Солнца. Нам объясняли это так: Солнце не может показаться ночью, ибо оно имеет силу только днем. А вот Луна может светить не только ночью, но и днем. Мало того, днем правда, очень редко, и это называется затмением — Луна сжирает Солнце… но Солнце, к сожалению, каждый раз вырывается. Хотя когда-нибудь — в Лесу все в это верят — когда-нибудь случится так, что Солнце не сумеет вырваться, и вот тогда…

И Рыжий снова замолчал.

— Что «и тогда»?! — спросил, не утерпев, Лягаш.

— А ничего, — задумчиво ответил Рыжий. — Я же не о том хотел сказать, а совсем о другом: я хочу знать, откуда взялись Солнце и Луна. А откуда Земля? А сами мы откуда? Кто создал все это? То есть тебя и меня, и вообще всех южаков и всех рыков, птиц, зверей, рыб, комаров, Лес и Равнину, реки, всю Землю, Солнце, звезды, Луну, небо? Ведь кто-то же все это создал, правда? Ведь не само же собой все это появилось? Сама собой только смерть появляется… Нет, даже и смерть не сама по себе — смерть рождается в жизни… Но я опять не о том! Я же о Солнце и Луне, о небе. И вот, я думаю…

Но тут Лягаш насмешливо присвистнул — и Рыжий сразу, резко замолчал. А Лягаш как ни в чем не бывало сказал:

— Ну, продолжай.

— Зачем? — с обидой спросил Рыжий. — Ты же смеешься.

— Я? И не думаю! Я не смеюсь, я просто удивляюсь.

— Чему?

— Да все тому, как удивительно находчив и как изворотлив наш разум. Чем меньше мы можем разобраться в том, что творится у нас под самым носом, тем больше нас тянет в заоблачные выси.

— Ты это обо мне?

— Конечно! — с жаром подтвердил Лягаш. — Конечно! Ибо прежде чем браться рассуждать о чем-то непонятном и далеком, нужно сначала решить дела простые, насущные. Вот, например, скажи: за что ты чуть было не убил того стражника? Да-да, того самого, который толкнул тебя на базаре.

— Но он обозвал меня дикарем!

— И вот за это ты решил его прикончить. Иначе говоря, убить. За то, что он, вполне возможно, сделал совершенно случайно — толкнул. Р-ра! Х-ха! «Толкнуть» и «убить» — разве это равноценные поступки? Разве это не дикость?