Виктория Абзалова - К вопросу о добре и зле

Мелигейна послушно вложила свою ладонь в надежную длань.

Флешбэк Ветхий замок, прилепившийся к скале, казалось, каждое мгновение рисковал быть смытым волнами. На внутреннем дворе в тесном людском кольце под одобрительные возгласы и цоканье танцевала белая кобылица. Она встряхивала головой и аккуратно переставляла изящные ноги, повинуясь уверенной руке всадника. В финальном пируэте она поднялась на дыбы, замерла на мгновение и, красуясь, медленно опустила копыта.

— Хороша! — одним неуловимо гибким движением всадник оказался на земле.

И в этот момент взгляд его упал на въезжающую в ворота вольницу. Он, не глядя бросил поводья и хлыст и вышел на встречу. Люди перед ним расступались.

Он двигался с нарочито ленивой грацией, так что казалось, будто это молодой вельможа вышел прогуляться по саду. И одет он был изысканно и дорого, как будто одевался у лучших портных, а не из чужих сундуков, отличаясь от остальной разбойничьей братии, в том числе отсутствием всевозможных перстней, золотых серег, ожерелий и других награбленных ценностей. Только сахарная белизна кожи да по-королевски роскошные ножны эстока у тонкой талии контрастировали с траурной чернотой костюма. При ближайшем рассмотрении слегка раскосые глаза, острые скулы и некоторая чрезмерная правильность черт выдавали в нем полукровку.

— Здорово, Ворон! Дельце провернул — ого-го! Сам не ожидал — тебе спасибо! — атаман ватаги головорезов, только что въехавших в ворота, спешился.

— А этих ты зачем приволок сюда, Скар? — вместо приветствия поинтересовался метис мелодичным обманчиво мягким голосом, и стало ясно, что именно этот надменный юнец здесь хозяин.

— Дык, ты гля — бабы какие! Самый сок!

Скар махнул плетью в сторону трех пленниц, которых они привезли: высокой статной женщины лет тридцати пяти, жмущейся к ней совсем еще молоденькой девушки лет пятнадцати и невразумительной невзрачной особы с мышиным цветом волос.

— Ты тока гля! — атаман сгреб девушку за косы, разворачивая лицом.

Женщина дернулась, но ее оттолкнули обратно.

— Свежа, как роза! И бутончик еще наверняка целенький, — Скар скабрезно подмигнул невозмутимо-холодному Ворону, — Тебе! Подарок!

— С бабами боле менее все ясно, — скептически выгнутая темная бровь так и не опустилась, — А это что?

Взмах бархатных ресниц обозначил, что Ворон имеет в виду, — отдельно от женщин стояли оставшиеся трое пассажиров почтовой кареты: упитанный купчик, пожилой мужчина с вдумчивым мягким лицом и юноша лет восемнадцати с разбитой головой.

Бандиты — аристократ и атаман отошли, и до пленников доносились только обрывки фраз. — …жирный… бабла до хрена… — …сгодится… учителя с юнцом… куда хочешь… не наваришь… ехал на службу наниматься… денег нет, а гонору… — … Одноглазому Винни впарить… — … не лох… на такую лажу… не купится…

В этот момент юноша словно очнулся. Он толкнул старика, на которого опирался, на разбойников, выхватил у одного из них из-за пояса нож, тут же всадив его в хозяина, вывернулся, оставив в чьих-то руках кусок рубашки, и бросился к раскрытым воротам. Ему почти удалось прорваться: между ним и свободой стояли только Скар и Ворон…

Скар еще доставал саблю из ножен, когда Ворон резким рывком уже выдернул узкое лезвие из груди беглеца. В лице его не дрогнула ни единая жилка.

— Я же говорил, денег нет, а гонора — выше головы. И ума нет, — заключил он, спокойно вытирая клинок, — Заканчивай здесь. Дело обсудить надо.

Тот, кого называли Вороном, открыл глаза. Опять этот сон. Сон, преследующий его уже несколько лет с Городской больницы славного города Роя.

Ему снилась Башня, огромная, черная с идеально гладкими стенами, казалось выточенными из одного куска камня, вонзающаяся в небо хищными зубцами.

Исходившая от нее мощь пригибала к земле, но отзывалась в крови чудовищно-прекрасной музыкой, заставляющей все его существо вибрировать в извращенном пароксизме наслаждения. Он шел по широкому мосту, поднимался по огромной лестнице в пустынный зал с аспидно-черными зеркальными стенами. Тронный зал. За стенами нарастал гул: стук тысяч марширующих ног, лязг тысяч мечей, крик тысяч глоток.

Подкрепленный ЕГО волей. Гул, означающий гибель сотен тысяч… гибель мира… Он смотрел с высоты на огромную армию и в приветственном вопле слышал свое имя…

Умопомрачительная сила, словно два крыла, разворачивалась за его спиной…

Этот сон вызывал в нем и ужас и восторг.

Но сегодня сон оборвался на середине, и он так и не смог подняться по лестнице.

Ворон сел, плеснул в чашу лучшего анкарионского вина. На другой стороне огромной кровати, свернувшись клубочком, спала заплаканная девушка.

Свежа, как роза… Действительно. Хотя он бы предпочел иметь дело с ее матерью или даже гувернанткой, — все лучше, чем насмерть перепуганная девственница. Надо избавится от нее поскорее… герой еще объявится…

Что же его разбудило?

Ворон встал, — ноги тонули в ворсе ковра, — накинул халат на обнаженное тело и вышел.

Внизу, в общей зале, все еще продолжалось гуляние. Стоя на галерее, он наблюдал за перепившейся братией. Аристократка была здесь и выглядела так, словно уже умерла. А вот гувернантка наоборот: оживилась, даже похорошела и, похоже, была совсем не против повеселиться в такой компании. Напротив господского стола, занятого в данный момент Скаром, пленницами, бароном по кличке Козырный Туз, и двумя атаманами Лысым Диком и Покойником, стоял старик, которого днем Ворон принял за учителя, и играл на скрипке…

Вот, что оборвало его сон!

Мелодия была пронзительно-тоскливая, как будто отчаявшаяся одинокая душа искала приюта…

— Эй, — Скар оторвался от прелестей преобразившейся гувернантки, — прекрати! Как кота за яйца! Если хочешь остаться при своих…

Похоже, они с музыкантом порядком надоели друг другу.

— Пусть играет…

Сказано было негромко, но его услышали. И не возразили. Коронованному барону не возражают. Особенно такому, как Ворон, заменившему Ройса Весельчака, года два назад поцеловавшегося с плахой. Нравится — пусть слушает, — кто здесь без своих жуков в голове…

При звуках властного голоса пожилой музыкант поднял голову, и на миг его глаза из-за стекол очков встретились с пронзительно-черными глазами вольного барона, стоявшего наверху в небрежно накинутом на голое тело алом халате и с чашей в руке. Поклонившись, он исполнил этюд до конца, а когда снова посмотрел на галерею, она была пуста.

Прежде, чем уйти к себе, барон подозвал одного из бандитов, который был боле менее трезвым и приказал:

— Завтра проводишь скрипача и отдашь это, — тяжелый кошель перекочевал из рук в руки.