Сергей Малицкий - Печать льда

Рин, нахмурившись, молчал.

– Думаю, что понял, – похлопал его по плечу Ласах. – Но это только первая твоя глупость. Опустим пока твое желание разбираться с храмовниками. Есть еще, и даже не одна. Как ты думаешь, отчего Грейн не дает вам стальные мечи? Неужели только из-за того, что не хочет порчи клинков? Или у него нет старых мечей?

– Он жалеет не мечи, – проворчал насупленный Рин. – Он боится, что мы покалечим друг друга. Даже когда мы сражаемся палками, он заставляет нас надевать на головы стеганые шлемы, и то мы не обходимся без синяков. Правда, однажды мы тайком взяли мечи…

– Знаю, знаю, – скривил губы Ласах. – И тебе пришлось залечивать распоротое предплечье твоему сопернику! И ты залечил его, но сам потерял сознание, и уже мне стоило немалых трудов удержать тебя на краю жизни. Я запомнил тебя, хотя Грейн и не объяснил мне тогда причины твоей слабости. Вот она, вторая глупость. Ты сражаешься деревянным мечом во дворе казармы, а когда занимаешься целительством, хватаешься за стальной, хотя в магии еще более неумел, чем в фехтовании! А ведь когда магию называют оружием, забывают, что в первую очередь это оружие, обращенное против самого мага! Это воин ухватывает меч за рукоять, маг всякий раз берется голыми руками за обнаженное лезвие. Вот почему магии учатся много дольше, чем воинскому мастерству, и дается она не каждому! Только не говори мне, что это рассуждения для твердозадых школяров, что есть те, кто схватывает на лету, те, кого Единый отметил прикосновением еще в утробе матери! Да, бывает и так. Но как бы ты отнесся к воину, который стоит с самострелом у бойницы крепостной стены, но прячется не за ростовой щит, а затыкает бойницу собственной задницей? А ведь ты поступаешь точно так же! Вместо того чтобы разбудить силу того, кого ты исцеляешь, вместо того, чтобы заставить его жить, ты вливаешь в него свою силу, делишься своей жизнью! А ведь всему рано или поздно приходит конец! И твоя юность, которая позволяет тебе восстанавливать силы за ночь или за день, не бесконечна! К тому же однажды ты вычерпаешь слишком много и ухнешь в ту самую пропасть, над которой будешь держать на весу того, кого пытаешься спасти! И прикосновение Единого, которым ты, может быть, и отмечен, не удержит тебя от гибели!

– Но у меня нет того щита, за которым можно спрятаться! – обиженно вскричал Рин. – Что же мне теперь делать? Отказывать тем, кому я не могу помочь?

– А ты предпочел бы умереть? – удивился Ласах. – Разве твой отец не говорил тебе? Разве Камрет не учил тебя? Разве ты сам все еще не догадался, что людская боль подобна морю, и пытаться бороться с ней все равно что пытаться выпить море? Наш удел только брызги, которые падают на кожу, а не волны, которые сбивают с ног. С брызгами мы иногда можем справиться, но даже это не значит, что мы обязаны бросаться за каждым из них!

– Я никогда не видел моря, – упрямо наклонил голову Рин.

– Какие твои годы! – Ласах взъерошил вихры мальчишке. – Увидишь еще, если будешь сберегать и свой дар, и свои силы. Ты подобен богачу, который одаривает монетой каждого встречного, не разбирая, действительно ли он нуждается в помощи или скорее в порке? Так ты сам превратишься в нищего задолго до конца пути. Не следует ли заняться щитом, который защитит тебя?

– Отец сказал, что в Айсе нет магов, которые берут учеников, – пробурчал Рин.

– Значит, думай о дальнем путешествии! – воскликнул Ласах. – Но и это еще не все. Ты осмотрел руку парня после твоего целительства?

– Да, – кивнул Рин. – Конечно, у него остался шрам и рука еще не вполне слушается, но он скоро поправится!

– Точно так, – вздохнул Ласах. – Шрам останется, хотя его могло и не быть. Рука слушаться его будет, но боль никогда не покинет ее полностью, да и в любую непогоду будет напоминать о себе. Я не скажу, что будь ты образован, как настоящий лекарь, ты добился бы большего, но кое-каких ошибок мог бы избежать. И уж, по крайней мере, не тратил бы свои силы, когда можно обойтись травкой или умелым заговором, горячей парной или умелым нажатием и растиранием!

– Это все глупости, которые я совершил? – надул щеки Рин.

– Я не хожу за тобой с пергаментом, – развел руками травник. – Но ты должен помнить о многом и, уж во всяком случае, отличать глупости от всего остального. И ясно представлять, чего ты хочешь добиться. Судя по твоим словам о храмовниках, тебя не столько беспокоит возможность исцелять людей, сколько желание восстановить против себя всех, кого только можно. Мир не совершенен, Рин, а жизнь вообще жутко несправедливая штука, но разве это причина, чтобы расставаться и с тем и с другим? Чем ты собираешься заняться, когда вырастешь?

– Разве у меня есть выбор? – Рин пристыженно опустил голову. – Наверное, я должен буду со временем стать старшим магистром, но мне бы еще хотелось быть отличным воином и научиться исцелять больных и раненых. Да, почтенный травник, я плохой целитель, раз уж после каждого исцеления порою чувствую себя хуже, чем до этого сам исцеленный. Но если бы ты знал, какое это счастье радоваться вместе с ним!

– Я знаю, – серьезно кивнул Ласах. – Поэтому и предлагаю тебе каждый день приходить мне помогать. Отчего-то мне кажется, что мы сможем помочь друг другу.

Они помогали друг другу меньше года. Рин и в самом деле многому научился у Ласаха и действительно приносил немалую пользу в его лекарской, хотя так и не смог чему-то сам научить травника, потому как не очень-то понимал, откуда берется его умение и как им надо распоряжаться. А потом все прекратилось, потому что старшего Олфейна сразил удар, и Рин оказался на долгие пять лет запертым в стенах родового дома.

Ласах чуть ли не через день приходил в дом Олфейнов, но помочь отцу Рина не смог, хотя приложил все умения, приводил знакомых лекарей, перепробовал множество снадобий. Все, что он делал более или менее успешно, так это вытаскивал в очередь с Камретом Рина из пропасти, в которую тот раз за разом проваливался, пытаясь исцелить отца, и из которой выбирался, становясь все более замкнутым и мрачным…

Об этом младший Олфейн, или теперь уже просто Олфейн, и думал, вышагивая вслед за вельтом по опустевшей в послеобеденное время Медной улице, когда, едва не сбив с ног не только его, но и опешившего Орлика, из переулка вылетела Джейса и захрипела, почти беззвучно разевая рот:

– Рин! Бегом! Бегом к Ласаху! Арчик умирает!..

Арчик и в самом деле умирал. Правда, Рин не сразу понял, что человек без лица, лежащий на столе в лекарской Ласаха и пускающий кровавые пузыри откуда-то из середины головы, и есть Арчик, но дыхание смерти почувствовал, едва ухватил его за руки. Впрочем, сомнения в том, что перед ним второй звонарь, исчезли сразу. Отсохшая рука не отзывалась на прикосновение, и ладонь пришлось передвинуть на локоть. И сразу придавила к земле тяжесть, потемнело в глазах, дыхание стало прерывистым, зато Арчик подал голос – завыл негромко, но пронзительно и безысходно.