Михаил Бобров - Висенна. Времена надежды

Это все лирика. Физика — вот она. Косматый волчара с клыками не сильно короче боевого ножа. Ноги подбирает, вертит задом. Как перестанет вертеть, утвердится в исходном положении — прыгнет. И тогда — присесть, левую руку над головой, правой снизу вверх, в живот. Если не повезет — клинок уткнется в звериные ребра, кулак левой попадет не в чувствительный нос, а прямо в пасть — бой проигран. И опять Пустоземье останется без Опоясанного. И некому будет город на мосту через Ледянку строить.

И некому будет Ирку на холме встретить. Блин.

Плохо!

А если повезет, и клинок войдет меж ребер или располосует брюшину… волк, с его звериной живучестью, человека все равно догрызет. И отправится на свою Великую Битву с легким сердцем. А шкуру снимут, распялят на почетном месте и потом сошьют из нее куртку-хауто…

Знать бы все это раньше!

Тут трижды задумаешься, о чем просить Госпожу Висенну. Выиграть бой и своего убить? Сдаться — нож на землю — выйти живым и потерять лицо? Честь поддержать, погибнуть отважно, и тем все будущее угробить?

Прыжок!

Наместник не уклоняется. Боевой нож со свистом проворачивается в нижний хват. Левая рука идет перед телом: хоть слабая, а все защита живота.

Тяжелая лакированная рукоять бьет точно в звериный нос. Глаза живой молнии закрываются; потерявший сознание волк врезается в красную рубашку; Спарк отпихивает ошейник: еще не хватало шипом в живот!

Потом наместник прыгает влево, бурые клочья рукавов остаются на стальных зубах; порезанные ладони заплывают красным; серая туша рушится в пыль. Наместник стягивает разлохмаченный рукав, опять перехватывает нож — брызги летят на зрителей. Обмотав рукоятку — чтобы пальцы не соскользнули на лезвие — Спарк бьет упавшего нижним хватом в затылок.

Готов.

А здорово было бы не добивать! Такая честь, такая победа — живым взял!

Только для самого проигравшего волка — страшнее оскорбления не бывает. Поэтому сразу начнется новый поединок. Поймать настоящего бойца на тот же самый прием повторно — нечего и думать. А запретить поединок означает потерять лицо. Если бы еще трусом сочли — полбеды.

Сочтут чужаком.

Спарк поднимается, вытирает нож. Лекарь уже рядом: накладывает мазь прямо на пыльные руки. Кровохлебке что! Ее, бывало, на шерсть накладывали, когда выстригать бок вокруг раны ни сил, ни времени…

Опоясанному нельзя быть чужаком. Он может быть жестоким, злым, трусливым, расточительным, даже глупым. Его будут ругать заглазно; на него пожалуются в Совет; с него сдерут Пояс и отшлепают кожаными ножнами по заднице. Но, пока Пояс не снят, любое распоряжение Опоясанного — закон. Чужака никогда не станут слушать; распоряжения чужака никогда не будут выполнять так быстро и безоговорочно.

А волки радуются! Они не умирают: на Великую Битву уходят. Они не убивают: они просто помогают туда уйти. Волки — не люди. Вот и весь сказ. Как все это переплетено с обязательным стремлением выжить, продолжить род?

Хорошо еще, что Круг нечасто бывает. Хорошо еще, что Опоясанного туда второй раз не потащат. Хорошо…

— Хорошо, Спарк! — рявкает Хонар.

— Мясо! — подпрыгивают волки. — Охота!

— Людоед вернулся! — рычит Неккер где-то слева, в гуще серых косматых спин.

Спарк опускает глаза: ну конечно, кровь течет по Поясу. Ох и символично! М-мать.

Как ты с такими уживаешься, госпожа Висенна?

Нер выкрикивает ритуальные слова. Наместник поднимает взгляд к синему небу. Тошно. А что ж ты хотел? «Бери, что пожелаешь, но дай за все настоящую цену!» — это, кажется, великан Мимир отвечал Одину, когда верховный бог викингов припожаловал за мудростью ко священному источнику. И Один без колебаний отдал глаз. Свой. Карий? Вряд ли: у скандинавов глаза синие. Или серые. Как у здешних северян…

Вождь уже огласил чего положено, и вновь незаметно оказывается за плечом:

— Думаешь, тебе за карие глаза простили бы его жизнь?

Наместник знает ответ. Недаром его в Школе Левобережья накачивали обычаями да традициями.

— Пусть не думают, что я поведу их на мясо!

Нер грустно улыбается:

— Теперь ты имеешь право запретить им даже Охоту.

— Лучше Круг… — Спарк понимает, что ни то, ни другое неправильно. Волк — это Огонь в Ветре. Воплощение боевой ярости. Так было задумано Старой Державой. Так и сделано. Убери Круг — и волки переродятся в подзаборных шавок, кусающих только исподтишка. Отмени ритуальные схватки «десять на десять» — и серое зверье за двести-триста лет расплодится так, что выжрет весь Лес. Если его не перебьют медведи или там ежики — соседи, сидящие в пищевой цепи локоть к локтю.

— Теперь ты понимаешь, — осторожно продолжает вождь, — Почему я не хочу воевать?

— А если не хочешь, чего ради строишь войска?

Великий Князь недовольно двинул плечами; черный с золотой каймой плащ рвануло ветром. Могучий конь ступал шагом, копыта-тарелки вскапывали истоптанное поле. С южной стороны поля клиньями стояли стрелки и копейщики; мастера-городоимцы со своими машинами; мечники в дорогой стальной броне, и прославленная конница Княжества.

Князь проводил ежегодный смотр. За его правым плечом везли девятихвостую черно-золотую хоругвь; за левым — ехали воеводы. Всегда нахмуренный Шарк, улыбчивый и жестокий Сигурд, наконец, Михал из Макбетов.

А дочь княжеская, старшая, нахально загнала рыжую кобылу в знаменную группу, оттерла воевод, и задала в тысячный раз все тот же вопрос. Который князю приелся еще за зиму. Великий Князь ТопТаунский сдвинул брови. Медведь с алебардой, вышитый золотыми нитками на черном бархате хоругви, испуганно затрепетал под ветром.

— Устал я, дочка.

— Война тебе отдыха не даст.

— Я от одиночества устал. У смерда пашня — клинышек. Так и то ведь, за два локтя земли соседа удушит. У меня княжество. Если не буду земли приращивать, что вам в наследство оставлю? И поговорить о том — не с кем. Ты вот видишь только войну; а сколько раз я тебе говорил, что слабую державу, без войска вовсе, и слушать не станут? А ты ведь княжна, не девка-скотница, уже понимать пора, сколько раз тебе выговаривал… Михал и парни — те просто в бой рвутся. Зачем — им неважно. Про то опять я должен думать. Канцлер с казначеем… — князь махнул рукой. Жеребец под ним дернул ушами и потянул рысью.

В полках нестройно закричали: «Слава!» Горожане, обвесившие ради зрелища стены, башни и окрестные липы с вязами, тоже закричали верноподданически, бросили над собой шапки. Знаменная группа поплыла перед строем, забирая к северу, к городским воротам; а потом потянулась свита; а потом прихлебатели и подпеватели. И войско, выстроенное ввиду городских стен, тоже начало помаленьку растекаться: которые полки стояли в городе, те направлялись к своим улицам; иные — по окрестным деревням. Третьи, кому постоя не хватило, сразу вытягивались в походную змею, наскоро сбрасывали парадные накидки, и готовились глотать пыль в долгом переходе.