Сергей Никшич - Соседки

– Ничего.

– Вот за это я и прикажу тебя четвертовать.

Фаусто опять взвыл, опять на его лице появилось подобие мысли, но и это усилие ни к чему не привело.

– А что ты делаешь во дворце?

– Я ваш секретарь, если изволите.

«Он опять в этом же качестве, – подумал Леопольд. – Его компания преследует меня, где бы я ни находился. Еще надо разобраться с этим замком. Может быть, мне все это просто снится…»

Он даже пребольно ущипнул себя за щиколотку, а потом опять выглянул в окно – но там виднелись все те же виноградники и все те же усатые молодчики, которые прогуливались по крепостной стене с таким видом, словно в любой момент этот безмятежный пейзаж могла сменить жестокая битва.

– Ладно, убирайся, – сказал Леопольд. – Пусть зайдет придворный поэт. У меня имеется придворный поэт?

– Разумеется, – ответил Фаусто.

И через несколько минут в апартаменты зашел Пиит. Все тот же. Точнее, тот же Пиит, который приставал к горенчанкам в трамвае, но только одет он был в камзол и сорочку с пышными кружевами. Из-под широких коротких штанин, заканчивавшихся чуть ниже колен, торчали затейливые цветастые чулки.

– Ух, ты, – сам себе сказал Голова. – И чем же ты меня увидишь?

Пиит решил удивить своего господина то ли сонетом, то ли чем-то еще в этом же роде. И Леопольд выгнал его взашей и приказал больше никогда Пиита к нему не пускать. Особенно его взбесили следующие строки:

«Может быть, если посадить его на кол в этом замке или устроить ему какой-нибудь дружеский сюрприз в этом же роде, то он перестанет появляться в Горенке?» – думал Василий Петрович. И тут его усталое сердце ужалила холодная, как игла, мыслишка: а где гарантии, что он-то сам опять окажется в Горенке? Может быть, эта фантасмагория навсегда? И присутственное место ему теперь только приснится. И кожаный диван. И холодильник в квартире Галочки, напоминающий рог изобилия.

И Голове отчаянно захотелось домой. В Горенку. К своим. Он еще раз ущипнул себя за щиколотку, но навязчивый замок и его придурковатые обитатели не исчезли. Правда, чуть позже к нему пришла королева и принялась его щекотать. И дощекотала до того, что он почти забыл про Галочку и уже было улегся в кровать под балдахином, но наглая и надоедливая соседка, до половины высунувшись из норы, нежно сообщила ему, что обо всем донесет Галочке, если он позволит себе развлечься с молодой королевой.

– Не обращай внимания на эту дуру, – посоветовала ему королева Стефания, кокетливо смеясь. – Этих крыс у нас хоть пруд пруди. Откуда только берутся? Я прикажу в эту нору залить завтра бочку уксуса, чтобы она не высовывала из нее свою гнусную, дешевую харю. В конце концов, дорогой Леопольд, если у каждой крысы появится собственное мнение, то жить в нашем королевстве станет просто невозможно.

Но настроение уже было испорчено. Василий Петрович думал только о Галочке и о том, что он должен ее спасти, и ему было не до королевы с ее глупостями. И та обиделась и сообщила, что у нее разболелась голова и что ей нужно прогуляться для моциона. И вернулась под утро, которое возвестили одуревшие от ночной скуки петухи. И хотя королева ожидала скандала, Леопольд и слова ей не сказал, потому как Гапка – она всегда Гапка и наговорит ему такого, что у него самого разболится голова и тогда никакой врач не поможет. Ведь пятерчатку в эти времена еще не изобрели. Но оказалось, что его молчание уязвило королеву, и она тут же сообщила ему, что большая часть мужчин, то есть тех, кто для чего-то носит гульфик, на самом деле олени и только милостивые боги сделали так, что рога их никому не видны, потому что тогда они, как это им свойственно, принялись бы бодаться и забодали бы друг друга насмерть, и не осталось бы тогда на лице земли ни одного тоскливого недоноска, и человеческий род тогда бы, к счастью для матери-земли, уставшей от поселившихся на ней двуногих чудовищ, пресекся.

Леопольд ничего не ответил на эти злопыхательские наветы и приказал, чтобы к нему привели кузнеца.

– Зачем тебе кузнец? – встревоженно поинтересовалась Стефания.

– Снимет мерку и изготовит для тебя пояс целомудрия. А ключик будет у меня. И все твои проблемы, о возлюбленная королева, растают как утренний туман.

– Вы не посмеете, Ваше Величество, так унизить свою королеву!

– А кто может мне это запретить?

Стефания выгнала слуг и принялась всячески ублажать Василия Петровича и якобы в порыве отчаяния сорвала с себя платье, и гордый монарх был вынужден созерцать то ли показ средневекового белья, которое оказалось очень даже, чтобы не говорили нынешние умники, то ли спонтанный стриптиз. Василия Петровича это душещипательное зрелище растрогало не на шутку, и он уже почти было сдался, убеждая сам себя, что никто бы не выдержал такой нежной осады, но внутренний голос бескомпромиссно сообщил ему, что он – подлец, а соседка прокаркала из норы, что Галочка узнает обо всем еще до того, как что-либо произойдет.

– Откуда тебе известно про Галочку, подлая тварь? – гневно возопил Леопольд, но из норы раздался лишь наглый хохот, а затем послышалась совершенно непотребная возня.

Соседка напомнила ему про Галочку, и он приказал слугам привести прачку.

– Фаворитку изволили завести себе, Ваше Величество, – с притворной грустью проворковала Стефания.

Но ей пришлось прекратить свои штучки, потому что в апартаменты привели кузнеца, он с ужасом смотрел на королеву, которая была то ли на половину одета, то ли до половины раздета.

Леопольд объяснил ему, что от него требуется, и тот дрожащими руками стал обмеривать королеву, которая гарцевала на месте, как кобылица, которую еще никому не удалось обуздать.

– Зачем эти строгости? – канючила она, нисколько не стесняясь кузнеца, который был, кстати говоря, точной копией Назара. – Я ведь ни разу не отказала своему господину…

Удивительно, но Леопольд знал, что она права. И что он сам довел ее до ночных вылазок своими придирками и упрямством. И поэтому он отчасти сменил гнев на милость.

– Пусть сделает, а вот надевать его или нет, я еще подумаю…

– Добрый и горячо любимый король! – с притворной благодарностью вскричала красавица Стефания.

Кузнец ушел, и в апартаменты привели Галочку. В одежде фрейлины она смотрелась несколько нелепо, и при виде ее Леопольд ощутил глубокую жалость и… любовь.