Генри Олди - Мессия очищает диск

Повар счастливо расхохотался, неловко сунул диск под мышку и отправился дальше.

Он плясал в месиве взрывающихся клинков, дубин, цепей и рычагов, манекены хрипло вскрикивали от недоумения и били наотмашь, промахиваясь и попадая, раскручивая пружину и повинуясь приказу умершего восемь веков назад механика, не понимая, что происходит, готовые в любую секунду рассыпаться и похоронить под собой невероятное существо, сроднившееся с ними, с деревянными экзаменаторами, с легендой Шаолиня; а человек смеялся над куклами, заставляя делать то, чего хочет он, и только он.

Он хотел умирать по своему выбору, и делать это так долго и страшно, как это только возможно.

И даже как невозможно.

А Змееныш мертвой хваткой вцепился в преподобного Баня, удерживая того от вмешательства, и бодисатва из тайной службы рычал и выплевывал соленые ругательства портового сброда, соленые от слез и крови из прокушенной губы, потому что мастерства клейменого мастера сейчас не хватало, чтобы заставить взбесившуюся змею разжать кольца, окаменевшие на нем.

И вздрагивал Маленький Архат, словно каждый удар, попадавший по повару, попадал по нему.

«Каким путем поведете вы этого беспутного, Просветленного, владеющего безграничными сферами, – эхом отдавалось под сводами Лабиринта Манекенов, и весь Шаолинь испуганно внимал гулу судьбы, – у которого победа не превращается в поражение и чья побежденная страсть уже не продолжается в этом мире?!»

Безумец Кармы полз – идти он больше не мог, последний удар раздробил ему колено, и обнажившаяся кость страшно белела во мраке.

Но он полз.

И волочил за собой диск.

«Каким путем поведете вы этого беспутного, – кричали восемь столетий, пронесшиеся над обителью, и скорбно молчали призраки во главе с Бородатым Варваром, – Просветленного, обладающего безграничными сферами, у которого нет ни привязанностей, ни желаний, сбивающих с дороги?!»

Каким путем?

А манекены все били и били…

Исковерканное существо выбралось из мелькания и грохота на том конце галереи; оставляя за собой кровавый след, полураздавленный червь рывками двинулся дальше, подолгу оставаясь на одном месте и содрогаясь в агонии, но время шло, червь дергался и полз вперед.

Волоча за собой диск, чудом оставшийся невредимым.

Вскоре он скрылся из виду.

…Долго, очень долго люди в Лабиринте не могли шевельнуться.

Каким путем вы поведете…

Застывшие манекены молчали.

Они тоже не знали – каким?

Наконец Маленький Архат шевельнулся, неловко сделал первый шаг, словно забыв, как это делается, и побрел обратно, в тайную комнату мумий.

Малыш-инок не оглядывался, да это было и ни к чему: остальные послушно шли за ним.

Лань Даосин поддерживал судью Бао; несколько раз Змееныш пытался с другой стороны помочь идти выездному следователю, грузно навалившемуся на щуплого даоса, но Железная Шапка только сверкал очами из-под косматых бровей, и лазутчик жизни отставал.

Дойдя до заветной комнаты, малыш-инок надолго застыл на пороге; его не трогали, не пытались заглянуть через голову… Маленький Архат вытер слезы и шагнул внутрь, уступая дорогу.

Перед строем мумий навзничь лежал человек.

Не похожий на человека.

Как безумец Кармы, монастырский повар Фэн сумел доползти сюда – оставалось загадкой Лабиринта, одной из многих.

Рядом с нелепо вывернутой головой человека, краем касаясь треснувшего затылка, лежал диск из полированного ясеня.

Между поваром и недвижным Бодхидхармой; как раз на середине.

И трещина змеилась по дереву, вспарывая годовые кольца, словно страшный удар расколол одновременно и голову, и диск.

Поверхность диска была чиста, лишь сбоку робко прилепился один-единственный иероглиф.

«Цзин».

Чистое.

Даос неуклюже взмахнул свободной рукой, и на ближайшей к поверженному Фэну стене проявился смутный контур…

Они стояли скудной цепью на холмах, на границе миров Желтой пыли.

А равнина перед ними была пуста, и ветер качал пушистые метелки трав.

Они стояли скудной цепью.

И небожитель Пэнлая, стоявший под стягом с изображением осла и надписью: «Ваш покорный слуга», недоуменно озирался по сторонам.

Маленький Архат наклонился и ладонью стер с треснувшего диска последний иероглиф.

– Пошли, – тихо сказал малыш-инок, не зная, что в эту самую секунду государь Хун Ци счастливо расхохотался знакомым смехом, разбил о перила Тайхэдяня диск из белой яшмы и острым краем перерезал себе горло.

Завершив Эпоху Обширного Благоденствия.

– Пошли, – повторил Маленький Архат.

Но еще долго они стояли без движения, рядом с мумиями и безумцем Кармы; а ветер на стене все играл с травами, осыпая светящийся пух…

Этой ночью патриарху Шаолиня, похожему на журавля старику, приснился удивительный сон.

Удивительный еще и тем, что снов престарелый отец-вероучитель не видел вот уже… много, очень много лет.

Ему приснилось, будто стоит он пополудни в совершенно пустынном дворе монастыря, рядом с кухней, почему-то не удивляясь отсутствию братии, а неподалеку, на каменном парапете, примостился одетый в синий халат Будда Шакьямуни и играет сам с собой в облавные шашки.

Отец-вероучитель подошел ближе и встал за спиной одинокого игрока.

Доска-шашечница Просветленного, Сиддхартхи, Сидевшего под древом Бодхи, Победителя Мары, вопреки всем правилам была круглой, а на двухцветных шашках красовались небрежно написанные иероглифы «цзин» и «жань».

– Ты умеешь шевелить ушами? – не оборачиваясь, спросил Будда, и вдруг одним движением смешал шашки в кучу.

– Умею, – уверенно ответил патриарх, глядя, как шашки одна за другой скатываются с доски на парапет, с парапета – на землю и разбегаются по всему двору на коротеньких кривых ножках.

Он никогда не пробовал шевелить ушами, но сейчас это было не важно.

– Хорошо, – задумчиво пробормотал Будда Шакьямуни, и его собственные уши – удлиненные, с изящно оттянутыми вниз мочками – медленно задвигались.

Более прекрасного зрелища отец-вероучитель не видел за всю свою жизнь.

Проснувшись, патриарх обители некоторое время лежал без движения, вспоминая сон.

«Сегодня что-то произойдет, – подумалось ему. – Сегодня обязательно что-то произойдет…»

После окончания рассветной медитации, общей для всей братии, к отцу-вероучителю подошел встревоженный наставник Лю.

– Трижды прошу прощения, великий учитель Закона, – запинаясь, что на него было совсем непохоже, произнес огромный, как слон, учитель воинского искусства. – Но нынешней ночью мне снилось… мне снился…

«Будда! – чуть не вырвалось у патриарха. – Спрашивал: умеешь ли ты, Лю, шевелить ушами?!»