Генри Олди - Мессия очищает диск

Злые языки утверждали, что «кидались» доблестные охранники в основном по предварительному сговору с бандитами. Иначе чем объяснить то, что разбойное нападение на товар или путника под охраной бяо-ши мгновенно вместо намечавшейся резни превращалось в переговоры? И лихой удалец, как правило, находил общий язык с наемным телохранителем.

А если не находил – чаще всего дело ограничивалось поединком, причем не до смертельного исхода, и победитель диктовал побежденному свои условия.

Грабители побеждали редко – что способствовало разрастанию сети охранных ведомств.

Короче, в прилепившемся к почтовой станции «Охранном ведомстве Ши Гань-дана» не было ничего удивительного.

Зато много непонятного крылось в странном безлюдье, охватившем почтовую станцию всего в трех-четырех этапах от Северной Столицы… И из молодцов-охранников тоже не наблюдалось никого, если не считать грубого старичину в бумажном халате.

Хриплый раскатистый хохот, раздавшийся в павильоне, вывел Змееныша из состояния задумчивости.

– Ты, бритоголовый, хочешь наняться ко мне?! – Рев старика мог напугать кого угодно; увы, сейчас поблизости не было пугливых. – Бездельник с гладкой макушкой, годный только на то, чтобы клянчить милостыню и бубнить сутры, смеет предлагать мне, Ши Гань-дану, взять его на временную работу?! Да еще и послать с ближайшими путниками на Бэйцзин в качестве бяо-ши! О Небо, да меня засмеют первые же грабители, которые вздумают прогуляться по дороге Цветущих Холмов! Держи-ка лучше плошку с остатками вчерашних маньтоу и заткни едой свой глупый рот!

Когда преподобный Бань вновь показался на крыльце, в руках монаха действительно была плошка с зачерствевшими маньтоу – и плошку эту он походя сунул Змеенышу.

– Благодарю тебя, о благороднейший Ши Гань-дан! – трижды поклонился монах вышедшему следом старику. – Щедрость твоя велика, а поведение воистину достойно твоего славного имени! По моему непросвещенному мнению, Ши Гань-дан означает «сплав камня и дерзости»? Или проказница-память вновь подвела ничтожного инока, годного только клянчить подаяние?

Змееныш и не подозревал, что его преподобный наставник, бодисатва из канцелярии Чжан Во, тоже разбирается в жаргоне бяо-ши; но не знал этого и престарелый Ши Гань-дан.

Он осекся, лицо старика налилось дурной кровью, и не успел Змееныш откусить хоть кусок от дареных маньтоу, как старик уже сжимал в своей лапище бамбуковую жердь от стропил.

Приличная такая палка, локтя полтора в длину и почти с указательный палец в поперечнике.

Если огреть по хребту… все шло к тому, что «Совместная радость» выходила отнюдь не радостью и уж никак не совместной.

Почему-то перед глазами Змееныша встала картина утренней медитации в обители; только вместо наставников с палками расхаживали четверо совершенно одинаковых Ши Гань-данов, а из медитирующих монахов сидел один преподобный Бань. Ши Гань-даны по очереди лупили монаха из тайной службы по плечам, а тот кланялся и благодарил за заботу о его личности.

Что-то в видении было неправдоподобным, но Змееныш не успел выяснить, что именно.

– Ненавижу святош! – разом рявкнули все Ши Гань-даны; и картина исчезла, остались лишь Бань и старик с палкой в руке.

Кулак седого бяо-ши сжался, дико белея массивными костяшками, послышался хруст, треск – и когда Ши Гань-дан разжал пальцы, всем стало видно, что бамбук от его хватки оказался раздавлен, встопорщившись полосками-иглами.

– Повторишь – возьму на работу, – только и сказал старик, ухмыляясь. – Эх, запакостили Поднебесную…

И не договорил.

Бросил искалеченную палку и вновь умостился на крыльце.

Преподобный Бань низко-низко поклонился в очередной раз, после чего присел возле Змееныша и взял из плошки немного еды.

– Шутить изволите, мастер? – с набитым ртом поинтересовался монах. – Вы и я – как буйвол и мышь; куда нам, отказавшимся от мира, с героями спорить? За науку спасибо, век не забуду, а насчет Поднебесной… Может, и правы вы, мастер, только ведь сплав камня и дерзости не всегда на быстрине выплывает – случается, что и тонет! Не сочтите за обиду, конечно…

Седой бяо-ши уже собрался ответить – не в привычках Ши Гань-дана было отмалчиваться! – но события нежданно развернулись к монахам и главе охранного ведомства совсем иным боком.

Откуда успели подойти шесть носильщиков, несущих одностворчатый паланкин с плетеной крышей? Ведь минуту назад дорога была совершенно пуста!

Не с неба же свалились? Делать больше небу нечего, как таких вот гостей вниз спихивать… тоже нам, небожители в лазоревых перьях – носильщики с паланкином! Или просто-напросто трое людей у павильона так увлеклись происходящим с ними, что прозевали и паланкин, и носильщиков, и вообще все на свете?!

Змееныш наскоро огляделся, и его весьма смутила девственность пыли на дороге. Ни тебе следов, ни тебе… Впрочем, если носильщики вывернули из-за здания почтовой станции – тогда и впрямь можно было незаметно приблизиться к охранному ведомству.

И все же: ну не мог лазутчик проморгать… а проморгал.

Дюжие парни поставили свою ношу на землю и принялись разминать друг другу затекшие плечи; занавеска из тонкой искрящейся ткани отдернулась – и из паланкина легко выпорхнула женщина.

Была она не первой молодости, лет эдак тридцати с небольшим, но если падал на госпожу мужской взгляд, то долго не мог оторваться, как каторжник и рад бы сбросить шейную кангу-колодку, да не может – эх, приросло-прикипело!

Одета госпожа была в кремовую кофту с широкими рукавами и юбку из жатой камки, кирпично-розовую в крапинку. Из-под края юбки кокетливо выглядывали носки туфелек – фениксовых клювиков. На подоле были в изобилии нашиты жемчужины, умеряющие своей тяжестью и без того крохотный шажок женских ножек, подобных лотосу. Пояс-обруч, украшенный прозрачными бляхами из носорожьей кости, свисал ниже талии – и мнилось, будто сама милостивая бодисатва Гуань-инь сошла на землю!

Зачесанные назад пряди смоляных волос госпожи, лишь едва тронутых благородной сединой, напоминали паруса, полные восточным ветром; чудилось, что и не волосы это, а легкий дым или прихотливый туман. Спереди прическу украшали шпильки-единороги с аметистом и бирюзовые подвески; в ушах же колыхались серьги редкой работы.

Вот какая это была женщина!

И впрямь:

Не удостоив монахов даже взглядом, благородная госпожа подплыла к крыльцу павильона и мило улыбнулась старому Ши Гань-дану.

От такой улыбки скалы плавятся – да неужто сердце могучего старика тверже скалы?!