Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

Дорожка затейливо петляла меж дюн, покрытых колючим кустарником, который становился всё ниже, превращаясь в стелющееся, вьющееся, колючее растение унылого пыльно-зелёного цвета. Приходилось остерегаться, чтобы острые колючки, словно бы на глазах удлиняющиеся, не впились в тело: никто не знал, не ядовиты ли они. Становилось всё жарче и жарче. «И это в конце декабря такая раскалённая сковородка?!.. Куда нас занесло?..» — подумали все трое одновременно.

Цвика вдруг воскликнул: «Смотрите: Радужные Дюны! Радуга у них, правда, какая-то бледненькая, будто с недосыпу… — воскликнул Шмулик. — А где обещанный Задумчивый Страус?» Рувик недоверчиво спросил: «А ты уверен, что это Радужные Дюны? Уж очень тут серо и уныло…» — «Ну, не скажи! Смотри, как пыль сверкает — как будто радугой переливается!» Шмулик оглянулся по сторонам и тихо, с тревогой в голосе, сказал: «Чёрт знает, что!..» — «Ага… Виток «Цедефошрии», — кивнул Рувик. — Очень смахивает на пустыню, или на что похуже…» — «Назвать-то можно как угодно!.. — мрачно откликнулся Шмулик. — В «Цедефошрии», куда ни кинь, всюду радуга… Пыльно-серая — всё равно радуга…» — «Мне тут не нравится, — заявил Рувик. — Думаю, и вам тоже. Не зря я говорил…» Ребята огляделись по сторонам и уныло кивнули.

Тропка неотвратимо сужалась, пока окончательно не растворилась в бездорожье, усеянном еле заметными буграми, ухабами и комьями, оказавшимися небезопасными.

Как и полагалось бездорожью, вело оно неведомо куда. Сначала ребята шли осторожно рядышком, затем гуськом, а под конец — боком и на цыпочках. И вот уже под сыпучим и мелким песком, превратившимся в мельчайшую пыль, исчезли свирепые, угрожающе стелющиеся растения, усеянные колючками.

Идти становилось всё труднее, ноги увязали в пыли, которая от каждого движения поднималась лёгким облачком и хрустела на зубах. То и дело приходилось сплёвывать. Жара между тем усиливалась. Мальчиков начала мучить жажда, и время от времени, но всё реже, они позволяли себе по маленькому глотку. Кроме того, все трое, особенно маленький Цвика, устали, им очень хотелось присесть и отдохнуть, но нигде не было видно ни удобного клочка нормальной почвы, ни намёка на тень. Садиться же в одну из куч мелкой, всепроникающей пыли они опасались, словно чувствуя, что эта пыль может засосать их в свои зыбучие недра. Каким-то шестым чувством ребята ощущали, что спасти их могло только энергичное движение.

Но мелкая, вязкая пыль под ногами и знойная сушь в воздухе высасывали из них все силы, всю энергию.

Цвика медленно брёл, озираясь по сторонам, и вслух рассуждал: «Струя воняла, зато звенела. Хоть какая-то влага… А тут — великая сушь… и тишь…» Последние слова звучали тускло и глухо, а под конец и вовсе заглохли, словно мальчик потерял голос.

Близнецы тревожно переглянулись. Их окружали, между ними зависали, обволакивая со всех сторон в странном колыхании, сонмы молчунов — не стремительно налетающие с непредсказуемой стороны вихри, а нечто зловеще застывшее в раскалённом воздухе.

Вокруг них медленно вылепились тусклые гримасы многочисленных прозрачно-бледных спиралек, они чуть-чуть подрагивали и ехидно ухмылялись, совершая еле заметные хаотичные колебания во всевозможных направлениях. Словно бы каждым движением они всасывают порцию знойного воздуха, от этого дышалось всё труднее. Недвижность Радужных дюн парадоксально усиливалась едва заметным вздрагиванием блёклых воздушных струек, болезненными гримасами многочисленных тусклых спиралек.

Сколько времени они в этом душном кошмаре, оцепеневшие от беспомощности ребята не знали. Даже неунывающий Шмулик сник, забыв о том, что у него хранится за пазухой. Он только еле слышно бормотал что-то как бы сам себе. И вдруг, мучительно преодолевая бессилие и апатию, отчаянно возопил: «Братишка!

Немедленно… петь! Что угодно! Цвика! Я на угаве, а ты — на флейте! Сейчас же!» Его отчаянный вопль прозвучал пугающе беспомощным хрипом, и это всколыхнуло остальных. Они почти не слышали его слов, но ощутили его тревогу и отчаяние, и поняли, что надо делать.

Рувик еле гнущимися, распухшими, как сардельки, пальцами вытянул из кармана ницафон, вытянул на всю длину такринатор. Шмулик благодарно улыбнулся и приложил угав к потрескавшимся губам.

Издав первые звуки, Шмулик в панике обнаружил, что едва их слышит. Необходимо, понял он, смочить горло. Мальчики жадно приникли к флягам и сделали пару глотков.

Им стало легче, огромные глаза-виноградины близнецов снова заблестели… Шмулик распухшими, плохо сгибающимися пальцами снова поднёс к губам угав и осторожно издал ткуа, поначалу почти неслышное. Мальчик облизал губы и снова дунул в «басовый» шофар угава, потом перешёл к следующему и так, пока не проиграл ткуа на всех шофарах, составляющих угав. На самой высокой ноте его угав зазвучал чуть погромче, потом ещё громче, и, наконец — зазвучал чисто и звонко! Он снова облизал губы и выдал целый каскад шварим. Ободрённый прорезавшимся чистым звуком, мальчик улыбнулся, рассыпал над блёкло-радужными холмами ещё одну звонкую трель шварим, и уже совершенно уверенно вывел на угаве мелодию одной из песен, которую близнецы чаще всего пели и дома, и сейчас на пути по виткам «Цедефошрии». Цвика весело заиграл на флейте. Рувик распухшими от жары пальцами осторожно коснулся струн гитары и, улыбнувшись запёкшимися губами, сначала чуть с хрипотцой, потом чистым баритоном, похожим на голос отца, затянул: «Упорхнув, словно птица из сети…». Цвика воодушевлённо подхватил. Рувик закончил песню незаметно и ловко вплетёнными в песню словами: «Не кажется ль вам, что стало чуть легче дышать?..

И вроде не так уж и жарко…» — улыбнулся, подмигнул и продолжал воодушевлённо петь всё более крепнущим голосом. Измученные жуткой атакой душного зноя, они уже не надеялись издать хоть какие-то звуки, — о мелодии и говорить нечего!

Шмулик улыбнулся и откликнулся: «Мальчики, давайте всё время, пока мы пересекаем эи, так сказать, Радужные Дюны, петь и играть? Можно по очереди… И вот что, Рувик, не убирай ницафон: может, он от наших песен зарядится!» — «Во всяком случае, такринатор прореагировал на угав, как я и рассчитывал. Но всё равно ты прав: нужна хотя бы маленькая подзарядка… Шмулон, свой ницафон подзаряди от угава…» Измученные, мальчишки держались только на энтузиазме, но они решили, пока есть силы, петь и играть.

Шмулик первый обнаружил, что они вышли на вьющуюся по твёрдой почве тропку, и ноги не вязли в тускло мерцающей пыли. По обе стороны тропки перекатывались, переливаясь всеми цветами пыльной радуги всё те же Радужные Дюны. Между холмами вихлял «кошмарненький пескоструй», как назвал это Рувик. И нигде вокруг ни капли влаги, даже стелющиеся колючки остались где-то позади…