Виктория Абзалова - Да не убоюсь я зла

— А что? Тоже ведь дщерь Божия! — нехорошо усмехнулся Лют.

— Все мы равно дети Божии. Но по Уставу ей здесь быть не должно! Не говоря уж… — монах поджал тонкие губы.

— Ну… октябрь на носу! Холодно же… — Ян помотал головой, и натянул рубаху, — в чистом поле ночевать.

— На сене тепле, — согласился аббат, и Марта даже рот раскрыла от изумления, разглядев на лице оборотня краску смущения. Не к месту ее разобрало веселье, как представила Яна подростком, пойманным на горячем, и распекаемым строгим наставником.

— Глупости это! — пожав плечами, поднялся Лют, становясь вровень с монахом, — Я ее у Святого судилища отнял. Хорошая женщина, честная — мне не веришь, сам узнай.

Не ведьма Марта, голову кладу! Да и я ей жизнью обязан.

Впервые в лице отца Бенедикта что-то дрогнуло. Матерь Божья! — все еще сидевшая на сене Марта вздохнула про себя: будь ты хоть монах, хоть волколак — до чего же чудны! Ведь видно же, что священник в крестнике души не чает, наверняка извелся весь с таким-то сыном… А для Яна настоятель и вовсе величина недостижимая, он от него любую кару примет… Даже зависть взяла: у нее такого никогда не было.

Но вот уперлись же лбами!

— Если честная — полагаю, вы сюда венчаться прибыли? — высказал отец Бенедикт, невозмутимо глядя на Люта: тот хватал воздух.

— Э, не-ет! — больше и сказать ничего не смог.

— Или так, или — вот вам Бог, а вот порог, — обозначил монах, — Я блуду не пособник.

— Да ведь ты нас сам так на грех толкаешь!

— Ой ли? Сие, сын мой, от тебя зависит!

— Не бывать тому!

Отец Бенедикт взглянул на притихшую оробевшую Марту, и на миг в темных глазах мелькнула улыбка.

— До свидания, — монах невозмутимо развернулся, удаляясь.

Ян бросился следом.

— Погодь, отче! Не во мне дело. Да и не только в Марте. Есть задачка по заковырестее…

Лют рассказывал все, без утайки, в том числе и своих дел не скрывая. Лицо монаха мрачнело все больше.

— Не думай, отче, — и тут не смог смолчать оборотень, — Купить индульгенции у меня денег хватит. Богу-то с его слугами они угодны…

Отец Бенедикт пригвоздил его пронизывающим до самой глубины взглядом, но сказал лишь одно слово:

— Идем.

Ян продолжать не стал, молча пошел впереди, показывая дорогу, как-будто аббат в том нуждался.

— Здесь еще? — зачем-то спросил он, переступая порог.

— А куда я денусь! — ядовито отозвался Уриэль, садясь на койке.

— За чем сюда ехал тогда, если не доволен? — огрызнулся Лют.

Дерзость — оружие слабых, а перед монахом, с интересом наблюдавшим за этой сценой, он почему-то до сих пор чувствовал себя полностью открытым, неприятно уязвимым, как будто все еще оставался ребенком, одиноким сиротой, напуганным своей особенностью. За свою вольную жизнь, волколак успел натворить много, но к самокопаниям склонен не был, и совесть о себе напоминала редко. И только под всеведущим взглядом темных глаз с сухого, всегда немного отстраненного лица, то и дело становилось не по себе…

Ян подвинулся, пропуская вперед отца Бенедикта. Его вопрос в ответе не нуждался.

— Уриэль и не отвечал: при виде монаха просто влип в стену.

Если до сего момента бенедектинец и испытывал какие-либо сомнения в услышанной истории, то сейчас они рассеялись. Яноша ввести в заблуждение трудно, — он обман на дух не переносит, но мало ли что… Нет! Чутье у оборотня оставалось по-прежнему верным: ни сумасшедшим, ни лгуном сидящий перед ними юноша не был, — сумасшедший бы не испугался, а так натурально изобразить страх не возможно.

Отец Бенедикт почти таким же жестом, как Ян вчера, сдвинул ворот рубашки.

Протянул руку, и, странное дело, Уриэль беспрекословно вложил в нее свою, позволяя размотать повязку и обнажить ожог от креста. Монах смотрел долго, а потом спокойно сказал Люту:

— Выйди.

Ян колебался.

— Ступай-ступай, — вдруг смягчился отец Бенедикт, — Ни с кем из нас ничего не случиться! Ведь так?

Он испытующе посмотрел на юношу, и Уриэль подтверждающее кивнул. Яну не оставалось ничего другого как оставить их вдвоем.

Наверное, отец Бенедикт не раз жалел о том, что рассказал своему неугомонному воспитаннику историю его рождения, но как иначе было объяснить откуда он такой взялся, откуда монах о нем знает, а главное — убедить, что волк — это не кара, не дьявольские козни и само по себе не является злом. Одной своей цели он достиг — Янош уверенности в себе не утратил. Однако одновременно монах невольно пробудил в юной и страстной натуре, и без того не склонной к компромиссам — жажду возмездия, когда стремление к справедливости переходит в слепую мстительность.

И все же, отец Бенедикт был уверен в своей правоте, сожалея лишь, что ему не удалось удержать шестнадцатилетнего мальчишку от опрометчивого побега в никуда.

То что он слышал потом — ничуть не обнадеживало, но как оказалось, оборотень был тверже характером, чем он даже предполагал. Сердце его не утратило способности сопереживать, и благодать Божия еще не оставила.

За что монах Бенедикт искренне благодарил Создателя, задавая свои вопросы Уриэлю.

Тот храбрился, всячески стараясь показать, что не ждет снисхождения и не нуждается в нем. Однако было заметно, что держится он уже на пределе возможных сил: и душевных, и физических.

— Гордыня суть начало зла, — внушительно произнес настоятель, глядя как юноша пытается замотать ладонь снова, — Она ни что иное, как самоутверждение и стремление противопоставить себя Богу. Отъединение это и рождает отчаяние и печаль сознающего свое ничтожество и бессильную ярость на себя и всех обладающих благом истинным…

— О каком благе ты говоришь, монах? Какое благо может быть для меня? И какое тебе дело до моих печалей?! — выкрикнул Уриэль, обрывая проповедь и сверкая на него амиантовыми глазами.

Но взгляды эти пропали втуне.

— Хотя бы то, что утешать страждущих мой долг, — спокойно сказал отец Бенедикт.

— А ты нуждаешься в утешении и спасении!

— От таких утешителей меня твой волк забрал едва живого! Мне — хватит!

— Не суди о Боге, по его заблудшим детям!

Сострадание, пробившееся сквозь всегдашнюю бесстрастную маску против всякой воли, не было порождено лишь чувством долга, и потому ранило особенно сильно. Юноша был растерян, измучен, почти сломлен — и совершенно один. Ни верить, ни доверять он попросту не умел, но хотелось очень — поэтому сопротивлялся он до последнего!

Отец Бенедикт задумчиво смотрел в отчаянные глаза, и в голове у него постепенно вызревала одна мысль. Он заговорил ровным бесстрастным тоном:

— «Господом создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, — все Им и для Него создано. Он есть прежде всего и все Им стоит». (Послание Павла к колоссянам, 1, 16–17) Не значит ли это что у Него прежде всего следует искать защиты?