Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 2. К-Я

Поэтому, пересчитывая ступеньки, думаю лишь об одном: славно все-таки, что мне удалось побриться. Я практически уверен, что в противном случае сновидение мое было бы испоганено переживаниями по поводу собственного неряшливого облика.

Не знаю уж, кто меня там придумал и зачем, но начинаю понимать, что замышлялся я скорее как комический персонаж, тайная жертва на алтарь Аристофана. Слишком уж много очевидных нелепостей содержит заложенная в меня программа.

Шутники, блин…

Уицилопочтли обещал ацтекам, что приведет их в благословенное место…

Выхожу из подъезда и почти сразу понимаю, что попал в какую-то не ту Москву. Несбывшейся Москвой назвали бы ее, вероятно, мои потусторонние приятели и приятельницы. Или тенью Москвы, ее темной, – вовсе не обязательно зловещей, но тайной, скрытой от подслеповатых человечьих глаз, стороной.

И вот ведь так сразу и не объяснишь, в чем, собственно, состоит разница. На первый взгляд, вокруг именно Москва. Кто скажет, что это Житомир, пусть бросит в меня столько камней, сколько припрятал за пазухой. Зато на второй, третий, четвертый и пятый взгляды…

Тут все немного не так , вот в чем дело. Причинно-следственные связи то ли вовсе не работают, то ли существуют по каким-то иным, неизвестным мне законам: скажем, под ярким фонарем вовсе не обязательно должно быть светло, тьма на этом участке может оказаться даже более густой, чем на противоположной стороне улицы, где не то что фонарей – окон освещенных, и тех нет. Воздух здесь имеет некий особый цвет; когда дует ветер, краски сгущаются и, кажется, даже меняют оттенок в зависимости от его направления. Да и с плотностью атмосферы творятся странные вещи: на некоторых участках пространства я ощущаю сопротивление среды, почти столь же сильное, как если бы я шел по горло в воде; зато встречаются и такие места, где меня словно бы тянут вперед, толкают в спину, так что можно вовсе не двигаться, а лишь расслабиться, покориться этой настойчивой, ласковой силе и пулей лететь в предопределенном, но и желанном направлении. Я не слышу звука собственных шагов, зато подошвы моих туфель оставляют яркие фосфоресцирующие следы на асфальтовой тверди. А когда я останавливаюсь, полы моей куртки продолжают развеваться, словно я по-прежнему торопливо шагаю вперед.

Силуэты домов кажутся зыбкими, незавершенными, скорее эскизами, чем конечным результатом тяжкого человеческого труда – не потому, конечно, что им недостает крыш или, скажем, оконных стекол, с этим-то как раз все в порядке, хоть сейчас приемную комиссию созывай… Автомобили бесшумно движутся по мостовой; с ними вроде бы тоже что-то не так. Я некоторое время наблюдаю за перемещениями городского транспорта, и понемногу прихожу к выводу, что здесь машины используются в качестве движущихся светильников. Миссия, что и говорить, почетная, но все же сугубо декоративная. Да и кому тут могут понадобиться автомобили? Это в настоящей, дневной, сбывшейся Москве полно желающих быстро переместиться с места на место, поскольку у тамошних обитателей вечно нет времени, зато много, слишком, пожалуй, много пространства. А здесь ехать некуда, незачем, да и некому. Кроме меня, на улице ни единой живой души. Тел я, впрочем, тоже не обнаружил. Зрелище почти душераздирающее.

Но в то же время город вовсе не кажется мне необитаемым. Чувствую, что здесь кипит какая-то своя жизнь, просто мы с нею не совпадаем, не накладываемся друг на друга, как это обычно случается. Я тут существую сам по себе. И вряд ли только я.

Может быть, дело в том, что здешние мостовые и тротуары не ведут всякого путника в заведомо известном, раз и навсегда предопределенном направлении; карта этой Москвы у каждого своя, поэтому любой пешеход становится здесь одиноким прохожим: если уж идешь своим путем, приходится обходиться без спутников – это, очевидно, правило. Одно из.

Безропотно принимаю это и множество других, пока неизвестных мне правил. Принимаю их, можно сказать, авансом, заранее, подписываю контракт, не читая: очень уж мне тут хорошо. Благословенное место. Мое.

У всякого города, – вдруг понимаю я, – есть невидимый близнец, тень, двойник, отражение. Не только у Москвы. Эту диковинную изнанку почти невозможно увидеть, но, когда мы обнаруживаем в собственном сердце любовь или, напротив, внезапную, необъяснимую неприязнь к незнакомому городу, мы, сами того не ведая, описываем впечатление от первой встречи с его тенью.

И теперь в общем понятно, почему некий в меру молодой человек по имени Макс (оперировать личными местоимениями в этом сне было невыносимо) так привязался к Москве, что застрял тут на несколько лет.

Теперь, впрочем, вообще многое понятно…

…по злому умыслу или неумению портит землю, покрывая ее кочками и топями.

Мое внимание, ясное дело, более всего привлекают многочисленные окна и двери. Оттуда льется свет и доносятся голоса. Я не бог весть какой тусовщик, но человеческая жизнь для меня – скорее диалог, чем молчание. Я общителен – в том смысле, что существа, с которыми можно наладить контакт, возбуждают мое любопытство. Поэтому меня одолевает искушение приоткрыть какую-нибудь дверь и посмотреть, что там творится.

И я бы уже давно осуществил это желание, но меня сдерживает страх. Не то чтобы я думаю, будто за всякой дверью меня подстерегает опасность. Ни единой мало-мальски стройной теории на сей счет у меня нет. Но задницей, пузом, каждым чутким своим потрошком чую: нельзя мне пока никуда соваться. Следует ограничиться прогулкой по открытому пространству.

Так.

Мне.

Кажется.

И в то же время я заранее уверен, что рано или поздно нарушу этот внутренний запрет. Страхи страхами, но двери и окна влекут меня неодолимо. Так бывает в детстве: вроде бы и мама не велит лезть на темный чердак, и старшие ребята во дворе пугают завиральными историями о тамошних привидениях, и строгая тетя Шура с третьего этажа грозит оборвать уши всякому, кто будет застукан с поличным на скрипучей винтовой лестнице, уводящей в пыльный, душистый мрак. И, ясен пень, плюешь на собственную шкуру и грядущий воскресный поход в кино ради дивной возможности самолично исследовать опасное, кишащее бесхитростными, но жуткими детскими мифами пространство.

Вот и сейчас я спотыкаюсь чуть ли не возле каждого порога. Это уже на манию похоже: дикое, необузданное, неконтролируемое желание зайти хоть куда-нибудь и посмотреть, чем это закончится. Если бы я бодрствовал, я бы, пожалуй, сумел взять себя в руки. Но во сне мне редко удается сохранять благоразумие. Возможно, потому, что в глубине души я, как распоследний дурак, все еще полагаю сновидение абсолютно безопасным пространством. Дескать, что бы ни случилось, проснусь целехонек. В худшем случае, валерьянки попить придется, делов-то…