Генри Олди - Пасынки восьмой заповеди

Фигурка, другая… третья… женщина с прижавшимся к ее ноге одноухим псом, священник в сутане, еще одна женщина — статная, видная собой… воевода с прямым палашом на боку, юный парень с разбойничьим профилем…

Расставив фигурки вокруг тарантаса, старик снова улыбнулся и выгреб остатки мякиша из каравая.

Вскоре на облучке восседал тощий человечек в берете, лихо заломленном набок. Старик пошарил глазами вокруг, поднял рыжую сосновую иголку, невесть каким ветром занесенную на шафлярское кладбище, сломал надвое, еще раз надвое — и прикрепил кусочек на берет вознице.

После привстал, хмыкнул не то удивленно, не то обрадованно, потянулся — и в огромных ладонях старика оказался замшевый берет с петушиным пером, схваченным серебряной пряжкой: берет, до того мирно валявшийся поодаль и притрушенный сверху землей.

Старик повертел берет в руках, отряхнул, протер рукавом серебро пряжки и нацепил берет на голову.

Подбоченился, сверкнул смоляными очами навыкате и заломил берет набекрень таким лихим жестом, что будь рядом кто из людей, не так давно покинувших кладбище…

— Ой, туман, туман в долине, — запел Самуил-турок надтреснутым голосом, — тишина кругом… хлещет-плещет старый баца длинным батогом!..

Подождал, словно надеялся, что кто-то подпоет ему из тишины, и вновь принялся за фигурки.

Вылепил себя — еле-еле мякиша хватило, пришлось даже кусок корки слюной размочить — совсем маленького себя, но похожего; вылепил и поставил поодаль. Чуть развернул остальных, чтоб не видели его, потом посидел-посидел, глядя на тарантас и действо вокруг повозки, и уверенно протянул руку.

Двоих взял.

Себя и того, в берете с рыжей иголкой.

Сжал в горсти.

И долго потом смотрел на получившийся комок.

— Ой, туман, туман в долине…

Есть такие минуты между жизнью и смертью, когда одна еще не началась, а другая уже кончилась, а вот которая теперь начнется и которой конец придет — это неизвестно, и поэтому в такие минуты возможно все, о чем только способна помыслить душа человеческая.

Старый Самуил-баца знал это лучше других. Груз земной жизни не отягчал больше его плеч, новый груз еще только ждал, прежде чем навалиться и заставить вновь забыть прошлое; и сейчас Самуил из Шафляр отчетливо видел себя на облучке тарантаса, себя в заломленном берете, себя, чью душу рвали изнутри в клочья собственные воспитанники… он видел дни, когда его звали Великим Здрайцей.

И даже сейчас холодный пот проступал на его лбу, когда вспоминал он эту ночь и последовавшую за ней вечность, в течение которой ад бурлил внутри него, требуя дани, требуя душ человеческих, заставляя опустевшую равнину полыхать коптящим пламенем, а надменный профиль на лунном диске усмехался с презрением — шалишь, дьявол, не вытерпишь!..

Он вытерпел.

Он умер.

Катары-«чистые» и впрямь прозревали многое — они только не задумывались над тем, что время безразлично для мертвых и неродившихся, они просто не знают, что это такое, время человеческое, и, возрождаясь, душа путает в беспамятстве «вчера», «сегодня» и «завтра». Жил сегодня, а будешь жить вчера, и кому какое дело?! Ведь именно так и жил Самуил-турок, Самуил-баца, начав новый отсчет задолго до ночи на шафлярском кладбище, когда воры-Ивоничи вцепятся в Великого Здрайцу над домовиной батьки своего.

Что такое время?

Ответьте, кто знает…

Вот он, комок мякиша, бывший дьяволом в берете и вором из Шафляр, вот он, кусок хлеба, и есть ли для него прошлое, настоящее и будущее?

Старик устало сдернул берет и вытер им вспотевшее лицо.

Там, в тумане, исчезли дети сердца его, дети таланта его, ростки его ствола, плоть от плоти души его — и как теперь сложится их жизнь, не знал никто, в том числе и старый Самуил, уже снова начинавший забывать, что когда-то его звали Великим Здрайцей, как не помнил он этого в течение всей оставляемой им сейчас жизни.

Только сейчас, в эти невозможные минуты между «да» и «нет», он осознал с ясностью завершения: в отпущенные ему годы Самуил-турок стремился отыскать, вернуть, вновь ощутить рядом те несчастные души, которые однажды уже были частью его.

Частью долгой и безнадежной, но все-таки закончившейся жизни Великого Здрайцы.

Дотянуться удалось до немногих. Но тем, кого он сумел найти, Самуил подарил все, что имел сам: странный дьявольский дар, великое искушение и хрупкую возможность когда-нибудь спасти его, батьку Самуила, шафлярского вора, Петушиное Перо — а вместе с ним и самих себя!

Тогда он не знал, зачем мечется по свету, каким чутьем находит среди множества людей знакомый взгляд, обжигающий душу; кто они, эти найденыши, и почему именно они… но пройти мимо Самуил-баца не мог.

…Он сидел на могильном холме, в окружении хлебных фигурок, и смотрел в туман, в зыбкую пелену минут между ночью и утром, между жизнью и смертью, где уходили, скрывались, исчезали приемные дети Самуила-вора из Шафляр.

Пасынки восьмой заповеди.

Пся крев — досл. «собачья кровь», польское ругательство.

В шестнадцатом веке в Польше, а позднее в Речи Посполитой, были отменены дворянские титулы (князь, граф и т. п.), но они сохранялись в традиционных формах речи и при неформальном общении.

Здрайца — по-польски означает то же, что и древнееврейское «Сатан», то есть Сатана: Изменник, Предатель, Противоречащий.

Гурали — вольные горцы Подгалья, чей быт в родных горах был подобен быту запорожских казаков.

Ксендз — священнослужитель.

Трэйтор (англ.) — предатель.

Во имя отца и сына и святого духа (лат.)

Аминь (лат.)

Казимеж — квартал в Кракове, известный своими злачными местами.

Пахолок — слуга.

Хлопка — холопка, крепостная (польск.)

Стая — мера длины, чуть больше одного километра.

Кобеняк — плащ с капюшоном.

Каштелян — сановник, член сената, назначавшийся королем для управления городом.

«Отойди, Сатана!» (лат.)

Карабелла — польская сабля.

Озвена — эхо, отзвук.

Бровар — пивовар.

Гута — стекольный завод.

Провинциал — руководитель католических монастырей провинции, ставленник Ватикана.

Солтыс — старейшина, уважаемый человек, которого слушались на большой территории; что-то вроде неофициального главы клана, особенно среди воинственных горцев-гуралей.

Староста — знатный шляхтич, назначенный королем для управления определенной территорией (староством) и пользующийся пожизненно доходами с этого староства.