Оливер Джонсон - Последняя Утренняя Звезда

Однажды, на рассвете, когда промозглые руки осени опять схватили воздух, собиратели пиявок и я перенесли кости на вершину разрушенной горы и начали строить погребальный костер. Закончили мы уже в сгустившихся сумерках, мрачное красное солнце величественно спускалось в Астардианское Море за Огненными Горами.

Я наколдовал огненный шар, такой же сердитый, как закат, и какой же сердитый, как мое сердце: он перенес последнего Иллгилла в небо, в Зал Белой Розы, а с ним остатки моего учителя, Манихея, и всех остальных, кого я сумел разыскать. Может быть их души успокоятся; а те, кого я не сумел разыскать, пусть простят меня, бесконечно странствуя по Миру Теней. Пускай Ре отпустит вам грехи во время огненного второго пришествия.

Много часов я неподвижно глядел на пламя. Когда я опять зашевелился, был уже полдень, все собиратели пиявок исчезли. Больше я никогда не видел их. Над равниной позади меня летел белый призрак, похожий на блуждающие огоньки. Туча. Я слышал его ржание, как будто он опять звонко скачет по мостовой, разыскивая своего молодого хозяина. Успокойся, сказал я: он уже успокоился и ушел на Небеса.

Весной следующего года я перешел через Палисады и добрался до Годы, где меня радостно встретили Гарадас и остальные. Простой благословенный народ. Они спросили меня, что стало с Талассой, и я рассказал им, кем она стала и как вся Империя стелится перед ней, и они важно кивали головами, как будто действительно понимали о чем идет речь, но для меня она была такой же далекой и неподвижной, какой была статуя в святилище перед нашим появлением здесь, три года назад.

Пришло лето, я отправился в Равенспур, открыл гробницу мамы и положил цветы на ее могилу. Ту зиму я прожил в хижине на берегу Лорна, и среди голых стволов деревьев часто видел Немоса, который, как мне показалось, боялся даже своей тени; тем более он побоялся подойти ко мне. В каждую ночь полнолуния, когда полная луна нависала над озером, я видел ворота в Лорн, место, где похоронен мой отец. Они не открылись ни разу.

А когда прошла зима я вернулся сюда, в Форгхольм. Мало кто пережил эти четыре года, но лица некоторых жрецов я вспомнил. Я думаю, что они были поражены как тем, что увидели меня живым, так и тем, что я вернулся обратно. Но куда я должен был идти? Другого дома у меня не было.

Не прошло и нескольких дней, как до равнины долетело слово, что Уртред, Жрец Огня, вернулся в Форгхольм. И сюда прискакал гонец с посланием от Старейшин нового Верховного Храма в Перрикоде. Письмо назвало меня Аббатом, приказало сделать все, чтобы восстановить старое величие Форгхольма… и лишило право путешествовать, пока работа не будет завершена. Вот так я стал пленником: начальником тюрьмы, в которой заточен.

Да, но я никогда не собирался уходить отсюда. За эти четыре года странствий я повидал столько, что хватит на десять жизней вперед. Кроме того у меня была миссия — сделать жизнь юных монахов и аколитов Форгхольма настолько непохожей на жизнь новичков в мое время, насколько только возможно.

Так что я остался в башне, и потекли годы. Быстро или медленно я не могу сказать — кто считает? В этих горах правит только бесконечное могущество Ре, а не время. Бог в тенях могучих гор и утесов, его лицо управляет растрепанным облаком, которое слетает с вершины Старого Отца, его глаза горят в небе, его душа в орлах, парящих на восходящих теплых потоках. Так и прошли дни: полдень и сумерки моей жизни.

Я слышал, что земли Империи процветают. В каждой стране проходят праздники света. А в летнее солнцестояние самый большой из них происходит в Галастре: порты Суррении наполняются толпами паломников, стремящихся пересечь Астардианское море. Они собираются толпами только для того, чтобы увидеть Светоносицу — она появляется на балконе Белой Башни Залии, а снаружи ее ждет толпа в сотни тысяч человек.

Тем не менее зимой, когда праздники заканчиваются и урожай убран, она покидает остров и едет на восток.

В Форгхольме сейчас ночь. Лето клонится к концу, но камни площади перед башней еще хранят тепло солнца. Этот парнишка, писец Кереб, наконец-то ушел. Я встаю и беру свою палку. Тип, тап, тип, тап по мраморному полу. Я иду к открытой двери на балкон. Когда я еще не был слеп, то смотрел с балкона на головокружительно опасную дорогу, которая ведет к равнинам Суррении и далекой мешанине полей. Оттуда, как меловая черта на бесконечной равнине, дорога ведет на запад и исчезает в горячем тумане, висящем между морем и лазурно-голубым небом.

Хотя опасность миновала много лет назад, я слышу голоса часовых на главной башне монастыря; каждый час, что днем, что ночью, стражники кричат своим товарищам время, сообщая что ничего не случилось. Вот и сейчас, прошла пара минут, и я слышу их сильные голоса, рябь голосов, каждый кричит следующему, пока кольцо не обходит вокруг монастыря, эхо их криков отражается от всех углов.

Два часа после полуночи, Тенебра, самое темное время суток!

Один, всегда один. Я ищу ее, но не глазами, а духовным оком.

В начале лета она путешествует по Империи, руководит праздниками, проезжает через Оссию в Тралланд и Суррению, а в середине лета возвращается морем в Галастру. Многие из наших друзей собираются в Имблевике, но не я: я пленник. Для людей тех земель я не существую.

Сейчас конец лета: когда-то огонь моей крови призывал драконов, сейчас я призываю образ ее. Она тоже уже стара, но, тем не менее, из нее до сих пор льется свет, как если бы внутри горит фонарь.

Этот свет не для кого-нибудь одного, мои друзья: он падает на всех нас. Я не могу один обладать ею — как солнце, которое посылает свет и тепло всем тем, кто живет на свете, так и она дарит всем людям надежду, надежду, которая не умирает даже в самую темную ночь, когда кажется что в тенях притаилось древнее зло.

И на меня она светит, тоже, и я расту. Внутри меня цветет жизнь: она не забыла меня, не пренебрегает мной.

Вот моя надежда, вот ради чего я живу. Хотя все темно, и мои глаза слепо глядят на горы, моим внутренним взором я вижу ее — она недалеко, она едет по равнине сквозь ночь по мелово-белой дороге, со своей свитой; вокруг нее горят тысячи ламп. На рассвете она будет в Форгхольме, и завтра ночью она опять будет в моих объятьях.

Напитавшись солнцем четырех дюжин лет лес опять зазеленел, поднялся, покрыл упавшие стволы, в начале весны над разоренной природой колыхался слабый изумрудно-зеленый туман. Путь, по которому он когда-то ходил, исчез — тот самый Путь, который соединял этот мир с бессмертным раем.

Он сидел в хижине, сделанной из принесенных озером стволов деревьев. От поверхности воды поднимался горячий туман. Каждые несколько лет он возвращался сюда, ненадолго, в самое разное время года, в зависимости от того, куда заводили его путешествия. В этот год это произошло летом. Немос лег на спину, наслаждаясь теплым солнцем, тем не менее в его сердце была печаль, он знал, что скоро опять должен отправиться в путешествие.