Чайна Мьевиль - Шрам

Они еще только приближаются, но высокомерно—самонадеянный залп с «Утреннего скорохода» уничтожает одно из них. Однако за этим суденышком следуют все новые, новые и новые.

Невидимое лицо человека мрачнеет, застывает. « Я даже не думал… — бормочет он себе под нос. — О них я даже и не думал ».

Он сообщил своему правительству обо всем — предупредил их о наускопистах, и потому кробюзонские метеомаги сумели скрытно подвести флот к Армаде; предупредил о воздушных судах, и на этот случай были приготовлены големы; сообщил им о количестве армадских кораблей, которым придется противостоять. Кробюзон отправил силы, необходимые для разгрома армадского флота, о составе и численности которого им было в подробностях сообщено. Но человек не принял в расчет эти бесполезные, траченные временем буксиры и пароходы, траулеры и сухогрузы. Он и представить себе не мог, что они, груженные взрывчаткой, бесшабашно ринутся в бой. Он даже и подумать не мог, что эти суденышки устремятся вот так по волнам навстречу броненосцам и линкорам, стреляя из своих жалких пушечек, как мальчишки из рогаток. Ему и в голову не приходило, что экипажи бросят свои суда, когда до противника останутся считанные ярды, кинутся в воду с дымящих кораблей и переберутся на плоты и спасательные шлюпки, откуда будут смотреть, как их суденышки таранят борта кробюзонских судов, пробивая дюймы металла и взрываясь.

На западе видны пятна грязных красок, и солнце уже готово зайти за горизонт. Команды двух дирижаблей, ждущих на палубе «Юрока» — флагмана Сухой осени, проявляют нетерпение.

Бруколак и его вампирское войско скоро проснется и будет готово к схватке.

Но что—то меняется в море за кормой города. Кробюзонские моряки, высадившиеся в городе, с ужасом наблюдают за происходящим, армадцы же смотрят с яростной надеждой.

Буксиры и пароходы продолжают приближаться к наступающему кробюзонскому флоту, на всех парах мчатся к боевым кораблям, заклинив рули, разогрев до максимума котлы. И вот по одному, по два врезаются они в борта кробюзонцев. Некоторые из них, так и не успев добраться до своей мишени, взлетают в воздух фонтанами металла и плоти. Но их слишком много.

Достигнув высоких бортов дредноута, носы пустых буксиров и траулеров сминаются, но раскаленные котлы, продолжая толкать их вперед, взрываются, и нефть, порох или динамит, размещенные рядом с котлами, воспламеняются. Охваченные уродливым коптящим пламенем, извергая столбы дыма, издавая протяжные хлопки, из—за которых часть энергии бесполезно растворяется в звуке, суденышки дают два—три взрыва вместо одного, сокрушительного.

Но даже и такие несовершенные торпеды производят эффект — в дредноутах появляются пробоины.

Вдали от них потесненные армадские бойцы начинают перегруппировываться. Кробюзонские корабли замедляют ход и медленно гибнут — их отправляют на дно приносящие себя в жертву суда Армады. Армадские боевые корабли выравнивают строй и открывают огонь по остановленному врагу.

В море полно спасательных шлюпок с экипажами брошенных буксиров, которые с заклиненными рулями идут таранить дредноуты. Моряки гребут во всю мочь, маневрируя, чтобы их не раздавили другие наступающие корабли Армады. Некоторые не успевают — и шлюпка, получив удар, отправляется на дно, другие шлюпки переворачиваются из—за огромных, окрашенных кровью волн или глубинных разрывов, в третьи попадают снаряды. Но многие экипажи спасаются в открытом море и направляются к Армаде, глядя, как их уродливые маленькие суденышки таранят пришельцев и взрываются.

Эта неожиданная контратака — нелепая, обреченная на гибель линия обороны — остановила кробюзонцев; суденышко за суденышком шли на таран и гибли, врезаясь в бронированный борт своей мишени.

Дредноуты остановлены.

«Утренний скороход» начинает тонуть.

На кормовой части Армады (откуда граждане видят только то, что происходит в нескольких милях от них в море) рождается радостный крик, вопль недоуменного торжества. Он распространяется по всему городу. Через минуту горожане в самых дальних уголках Сухой осени, Шаддлера, Зубца часовой башни на другом краю Армады тоже начинают испускать одобрительные вопли, хотя и не знают, по какому поводу.

Кробюзонцы охвачены ужасом. В борту «Утреннего скорохода» — огромная пробоина, разрастающаяся на глазах. В нее снова и снова врезаются, взрываясь, армадские суденышки, и дредноут потихоньку надламывается, он будто сознательно складывается вдвое, и с его бортов в воду сыплются обезумевшие человечки. А взрывы не стихают, и вот корма корабля внезапно поднимается над водой и со страшным, сотрясающим воздух взрывом отламывается, выплевывая из себя в море людей, металл и уголь — многие тонны угля.

Кробюзонцы смотрят, как уходит возможность вернуться домой. Армадцы снова издают вопль радости, когда огромный корабль, массивный и беспомощный, сопротивляясь каждому движению, переворачивается на бок и, извергая столб пламени, уходит на дно.

Кробюзонского флагмана больше нет.

Пришедшие с ним дредноуты слишком рано начинают переносить огонь на саму Армаду, их снаряды только пенят воду, город раскачивается, словно в шторм. Но некоторые из малых броненосцев теперь уже вышли на прицельную дальность, и их тяжелые снаряды, сотрясая городские мачты, врываются в ткань Армады.

Бомба попала в Сенной рынок, разорвав на части кург составленный из лодок торговцев. Снаряды свистят над головами армадцев, пробивают дыру в борту «Пинчермана», и сотни библиотечных книг, охваченных огнем, летят в воду. Корабли тонут, соединяющие их мостки ломаются.

Анжевина и Шекель успокаивают друг друга, прячась от остатков разбитого кробюзонского войска. У Шекеля из царапины на лице обильно течет кровь.

Но как бы ни были ужасны атаки, уничтожить город могут только дредноуты, от которых Армада слишком далеко — вне дальности действия их артиллерии. По дредноутам ведут огонь, их задерживают, останавливают, уничтожают начиненными порохом буксирами. Армадские суда продолжают наступать.

После того как пятый взрыв сотрясает чрево «Гибели Суроша», судно начинает вспучиваться, в нем образуется трещина, оно дает крен, а потом уходит под воду.

Вокруг «Гибели Суроша» суетятся бесполезные броненосцы и разведчики, словно трутни вокруг погибающей матки. Ожили остатки армадского флота, и от их огня, но прежде всего — от неожиданной самоубийственной атаки переоснащенных суденышек, гибнут один за другим кробюзонские дредноуты.

На высокой палубе «Гранд—Оста» человек испускает беззвучный крик ужаса.

Он преодолевает себя и с неистовством безумца целует свою статуэтку; готовясь спрыгнуть вниз, он слегка складывает пространство, чтобы приземлиться на фрегат, который урчит, собираясь отчалить от Армады. Но тут человек останавливается — страшная догадка осеняет его.