Чайна Мьевиль - Шрам

Под ними происходило какое—то движение. Движение наблюдалось и по сторонам — падалыцики вгрызались в обнаженное аванково мясо.

Батискафос медленно двигался в тени мясной расщелины, и все в маленькой металлической капле думали, хотя и не произносили вслух: « Кто же это сделал? »

Они повернули вместе с изгибом раны, когда перед ними возникли твердые кромки разгрызенной кожи. «Ктенобор» развернулся в воде.

— Вы видели — там что—то двигается?

Лицо Чион побледнело.

— Вон там! Там! Видели? Видели?

Тишина. Фонтан крови. Тишина.

Иоганнес попытался разглядеть то, что увидела Чион.

Рана расширяется. Они на краю глубокой впадины. В ее основании кровь и гной. Шириной она в несколько десятков ярдов. Это и есть рана аванка.

Что—то движется. Иоганнес видит это и вскрикивает, остальные вторят ему.

Под ними в крови происходит движение.

— Боги милостивые, — шепчет Иоганнес, и голос его замирает, переходя в мысль. Боги. Здесь происходит что—то неизбежное и страшное.

«Ктенофор» раскачивается под новые вскрики. Что—то ударяет по его поверхности.

Насть мозга Иоганнеса оцепенела, и он думает: « Мы должны понять причину и вылечить его, понять, что с ним, и вылечить, отсечь, что загнило, и вылечить », — но по мере того как акванавты спускаются в яму — в центр болезни, — поверх этих мыслей, подавляя их, воцаряется страх.

(« Он был во мне с того момента, как волны сомкнулись над нами ».)

Гнилая кровь под ними пульсирует в странном ритме. Батискафос снова вздрагивает — что—то невидимое ударяет его. Чион начинает причитать.

Медленно поворачивая голову и чувствуя, как внезапно остановилось время, Иоганнес видит, как руки женщины—струподела, неповоротливые и медлительные, точно культи, манипулируют рычагами. Чион дает задний ход, пытаясь увести аппарат, но на «Ктенофор» обрушивается еще один удар, и батискафос неустойчиво раскачивается.

Иоганнес слышит, как визжит вместе с Чион: скорей отсюда, скорей отсюда .

Что—то снаружи ударяет по люку «Ктенофора».

Иоганнес в страхе вскрикивает, глядя на озеро крови внизу.

Темный урожай, пучок черных цветов вырвался из раны в колеблющемся свете фонаря, цветы рванулись вверх, к этому холодному ложному солнцу на мощных стеблях, оплетенных мышцами и венами, которые на самом деле вовсе и не стебли, а руки, а там не цветы, а ладони, загнутые когти, хищно и широко распростертые руки, а потом тела и головы — они поднимаются, выныривают из кровавой слизи, где они грызли плоть и выпускали яд.

Словно духи, поднимающиеся над кладбищенской землей, существа возносятся вверх, разгоняя кровь хвостами, глядя на незваных гостей огромными глазами, в которые Иоганнес смотрит с трепетом и ужасом. Лица тварей застыли в невольных ухмылках, словно они насмехаются ним с их зубов (а зубы у них длиннее пальцев) свисают лоскуты аванковой плоти.

Они плывут к глубоководному аппарату с изяществом угрей, и батискафос раскачивается под их весом; потом существа поднимают его на вытянутых руках, снаружи все раскачивается, иллюминаторы поворачиваются вверх, отчего три пассажира валятся друг на друга и кричат в страхе, смотрят наружу и кричат в умирающем свете фонаря при виде лиц за стеклом, при виде рук, тянущихся к ним.

Иоганнес чувствует, как растягивается в крике его рот, но ничего не слышит. Руки его колотят по телам других членов экипажа, и те колотят его в ответ, в свою очередь охваченные ужасом, но он ничего не чувствует.

Свет проливается из «Ктенофора» и поглощается бездной. Иоганнес видит, как существа давят на стекла иллюминаторов, и мысли взрываются в нем. « Вот она — болезнь , — истерически думает он. — Вот она — болезнь ».

Болезнь, толпящаяся вокруг батискафоса, разбивает фосфорный фонарь, и тот гаснет, изойдя пузырями, и теперь эти раздутые лица освещаются только слабым желтоватым светом изнутри.

Иоганнес вперился взглядом через стекло в пару глаз снаружи, на глубине в четыре мили. На крохотную долю секунды он предельно четко и живо видит, каким он, судя по всему, представляется этим глазам — его собственное лицо налилось кровью после всех этих кульбитов, покрылось морщинами, подчеркнутыми светом, выражение испуга застыло на нем.

Он видит, как появляются прожилки на трескающемся стекле иллюминатора. Он видит, как трещинки деловито расползаются, соединяясь друг с другом, прокладывают себе путь, калеча стекло, которое наконец трескается; батискафос сотрясается. Иоганнес подается прочь от иллюминатора, словно несколько дюймов пространства могут его спасти.

«Ктенофор» вибрирует в эти последние свои мгновения; испачканные кровью существа и море снаружи наливаются голодным ожиданием, свет в кабине мигает и гаснет, в центре этой неразберихи и хаоса слышны три голоса, три тела сплетаются в клубок; Иоганнес один, совсем один.

Солнце погасло, но вода все еще была теплой. Все замерло. Созвездие крейских световых шаров выхватывало из темноты днища судов Армады.

Флорин и Шекель плавали в бассейне шириной сорок футов между «Ходдлингом» и «Добером», окаменелым китом. Здесь они не слышали звуков Армады, и только городской мусор, покачавшись на поверхности, как тюленьи фекалии, опускался на них.

— Подходить слишком близко нельзя, — предупредил Флорин. — Это может быть опасно. Мы остаемся на этой стороне корабля.

Шекель хотел нырнуть на несколько доступных ему футов и сквозь свои очки увидеть кабель, ведущий к батискафосу. Рассказы Флорина об аванковых цепях приводили его в восторг, но он всегда видел лишь едва различимые темные силуэты, даже если набирался мужества и нырял под корабли с самой низкой осадкой. Он хотел увидеть трос, уходящий в темноту. Он хотел представить себе масштаб всей затеи.

— Вряд ли ты сможешь его увидеть, — предупредил Шекеля Флорин, глядя на неумелые, но исполненные энтузиазма гребки парнишки. — Посмотрим, насколько нам удастся приблизиться.

Море обволакивало Флорина. Он расслаблялся в нем, вытягивал свои дополнительные конечности. Он нырнул в быстро темнеющую воду, почувствовал холодные креевские огни вокруг.

Флорин вдохнул воду и погрузился на несколько футов ниже Шекеля, наблюдая, как тот спускается к нему. Ему показалось, что он ощущает в воде какую—то дрожь. Он стал чувствителен к самым незаметным вибрациям, возникающим в водной толще. « Наверное, кабель , — подумал он, — батискафос все еще спускается. Да, скорее всего, кабель ».

В трехстах футах из воды поднимались громоздкие опоры «Сорго». Солнце закатилось за платформой, и металлическое плетение ее вышки темными стежками прошило небо.