Инна Гарина - Книга без переплета

— Ведь это так, — тихо сказал Хорас. — Смешно было бы думать иначе. Откуда вам знать, что это такое — быть отверженным и среди людей, и среди собственных сородичей, откуда вам знать, что такое вечно неутоленное желание, и зависть, и злоба… и страх. Ваш страх передо мною — ничто в сравнении с тем страхом, который я ношу в себе, страхом так никогда и не узнать, что такое истинная жизнь и все то, что вы называете радостью! Быть сотворенным — кем-то, когда-то — в виде существа нечистого, угрюмого и полного страшной, ни к чему не применимой силы — зачем? Вот вопрос, на который я боюсь никогда не узнать ответа. Вы не можете меня любить, принцесса, но если б вы знали, насколько я не могу любить вас, вы бы ужаснулись. Я — порождение тьмы и хаоса, но и во тьме и в хаосе существует некое подобие покоя, некая самодостаточность, и даже в этой малости мне отказано — я обречен на неистовое стремление ко всему тому, чего я не знаю, чего мне знать не дано. Судите меня, если можете, вы — чистое и гордое человеческое дитя, дитя того, кого вы называете Богом! Я — не Его дитя. У меня своя дорога, и я пройду по ней до конца.

Он вскинул голову, и по лицу его вновь пробежала уродующая гримаса нетерпеливого желания, сменившаяся обычной неприятной и насмешливой улыбкой.

— Вам меня не понять. Идите к себе, сударыня. Из окна вашей спальни прекрасный вид… надеюсь, вы получите удовольствие, наблюдая за ходом сражения.

И Хорас отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

Принцесса же Маэлиналь, действительно не понявшая и половины из сказанного, но испуганная и ошеломленная, опустилась на ближайшее кресло, чувствуя себя не в силах сделать ни шагу.

Баламут Доркин, не веря своим ушам, смотрел на чатури, и кулаки его медленно сжимались.

— И ты молчал столько времени! Ах, птичка… чтоб тебе провалиться!

— Я не хотел снова оставаться один, — покаянно забормотал чатури. — Я все врал, будто ты мне надоел. Ты мне нравишься. Хорас все равно не дал бы тебе уйти… а я так долго сидел тут в одиночестве!

— Мало! — без малейшего сострадания рявкнул Баламут. — Будь моя воля, я бросил бы тебя в подвал, в колодец… шею бы тебе свернул вот этими руками! Столько времени потеряно!

Он потряс перед клеткой стиснутыми кулаками и, не находя больше слов, да и не желая терять ни минуты, кинулся к железной двери, на ходу вынимая кинжал из ножен. Он постучал в нее сначала рукояткой кинжала, затем, повернувшись спиной, принялся колотить ногою. Дверь отзывалась гулким грохотом.

Чатури следил за ним, припав к прутьям клетки, и в круглых глазах его светилась тоска.

— Такая безделица, — выплевывал сквозь зубы Баламут, без устали работая ногой, — такая вшивая чепуха! И я сидел тут дурак дураком… ну, подожди, птичка! Я еще доберусь до тебя… я тебе крылышки пообрываю, перышки повыщипываю!

— Никто тебя не слышит, — жалобно сказал чатури, улучив паузу между ударами. — Они далеко внизу…

— К черту!

— Подожди, Баламут, нам скоро принесут еду…

— Заткнись!

Доркину все-таки пришлось остановиться, чтобы перевести дух. И в этот момент загремели отпираемые замки.

Лицо королевского шута мгновенно просветлело. Прежде чем открылась дверь, он быстрым движением полоснул кинжалом по своей левой руке от локтя до кисти. И угрожающе поднял перед собой окровавленное лезвие.

Чатури тоненько, по-птичьи, вскрикнул и отшатнулся в глубину клетки.

Появившийся в дверях стражник с подносом в руках застыл как вкопанный при виде кинжала, зависшего в воздухе в нескольких сантиметрах от его лица.

— Ну, — скалясь, сказал Баламут. — Как тебе это нравится?

Он засмеялся коротким возбужденным смехом.

— Пошел вон, быстро!

И стражник медленно начал отступать, глядя на кинжал так, словно был совершенно загипнотизирован видом крови. Он запнулся о порог, едва не упал и начал пятиться быстрее, ибо Баламут двинулся за ним, продолжая держать кинжал в непосредственной близости от его лица и по-прежнему зловеще скалясь. И когда они оказались на крыше, Доркин метнул кинжал не целясь.

— На тебе!

Стражник закричал, но крик тут же оборвался. Ибо не успело лезвие, вымазанное кровью, коснуться его груди, как мощная фигура его с квадратными плечами вспыхнула сверху донизу синевато-бледным пламенем и растаяла в нем меньше чем через секунду. Кинжал, пролетев насквозь, упал и заскользил по черепице, и Баламут едва успел, прыгнув, как кошка, подхватить его на самом краю крыши.

Еле удержавшись сам, он поспешно отступил от края, выпрямился и незамедлительно заново вымазал лезвие своею кровью, сочившейся из узкого пореза на руке. Ибо именно таково было безотказное и единственное средство против нежити, прислуживавшей Хорасу, — живая человеческая кровь. Она уничтожала их мгновенно. И этот-то нехитрый секрет проклятая вещая птица замалчивала до последнего!

— Уж не знаю, как он вообще решился расстаться с ним, — проворчал Доркин, разглядывая лезвие. — Можно было бы подумать, что в нем проснулась совесть… если б она у него была, эта совесть!

Тут он услышал жалобный зов чатури, донесшийся из-за распахнутой двери их бывшей общей тюрьмы.

— Баламут!

Но Доркин только стиснул зубы и настороженно огляделся.

Крыша была пуста, не следа ни осталось от караулившего их верзилы с безмозглой головой, кроме подноса да раскиданных мисок. Неподалеку от входа в башню темнел круглый люк. Под ним была винтовая лестница, ведущая вниз, но спускаться туда Баламуту совсем не хотелось. Он окинул взглядом далеко простиравшиеся окрестности — лес, лес и лес… дымок от чьего-то костра. Кто бы это мог быть?

Он осторожно приблизился к краю крыши, вытянул шею и уставился из-под руки в сторону дыма. Что-то там смутно белело между деревьев, похожее на шатер, и вроде бы двигался кто-то… Баламут напряг глаза, прищурился изо всех сил. Сердце у него екнуло. Там были люди, и один из них — словно бы с пышным серым шарфом, обмотанным вокруг головы… неужели?

Он судорожно оглянулся на люк. Спокойно, спокойно… в одном чатури прав — спускаться туда практически бессмысленно. От стражи, положим, можно отбиться — ее распугает один только вид крови, но есть еще Хорас, и вряд ли Хорас сейчас мирно спит в своей кровати… если он вообще когда-нибудь спит. И хорошо, если это исчадие ада всего лишь закинет его обратно в башню, а то как пришибет на месте… И Баламут осторожно двинулся вдоль края крыши, страстно желая отыскать хоть какую-то возможность спуститься с нее, минуя Хораса.

Но почти сразу же ему стало понятно, что без веревки и крюка дело это немыслимое — черепичный скат сильно выдавался наружу, и нечего было и думать о том, чтобы, повиснув на его краю, дотянуться до какого-нибудь окна или до кирпичной кладки стен. И водосточные трубы отчего-то не были предусмотрены в конструкции сего здания. Да и веревка, будь она под рукой, понадобилась бы весьма приличная. Сколько тут было этажей, Доркин не знал, но и без того было видно, что земля очень далеко…